— Сидеть и ждать! — приказал он собакам и вышел на лестницу.
Под ногами приятно похрустывал снежок. Морозный воздух был острым и ароматным. Бракин дышал полной грудью, не забывая, однако, поглядывать по сторонам.
Но всё, казалось, было в порядке. Не слышалось стрельбы, не ревели сирены, не лаяли собаки, не перекликались патрульные.
Бракин свернул в Керепетский переулок. Впереди, возле дома Коростылёва, стояла сиреневая "Хонда". Причём, кажется, пустая. Бракин не замедлил шага. Он даже попытался что-то насвистывать, когда мимо него прошли несколько парней.
Переулок снова опустел, постепенно погружаясь во тьму. Бракин шёл не торопясь, даже очень не торопясь. Торопиться ему сегодня было совершенно некуда.
Он увидел Алёнку издалека: она стояла возле ворот своего дома с невесёлым длинноносым парнишкой, которого, звали Андреем.
— Привет, — сказал Бракин.
Дети замолчали, а Андрей шмыгнул носом и мрачно спросил:
— От кого? — он уже, как видно, имел немалый опыт общения с местной публикой — наркоманами, алкоголиками и бомжами.
— От собаки по имени Тарзан, — сказал Бракин и остановился.
По лицу Алёнки пробежали, одно за другим, несколько разнообразных чувств: радость недоверие, тревога.
— Значит, он живой? — чуть дыша, спросила Алёнка. Глаза её расширились и заблестели. — А где он?
Бракин не успел ответить. Ворота скрипнули, показалось старушечье лицо в платочке. Подозрительные глаза впились в Бракина.
— А вы откуда нашего Тарзана знаете? — скрипучим от нехорошего волнения голосом спросила она.
— Да я ж тут не первый месяц живу! — вполне искренне удивился Бракин. — И собак многих знаю, и людей. Вот вас, например. Иногда встречаю с Алёнкой, когда вы в магазин идёте. А раньше — когда из садика возвращались.
— А-а… — сказала баба, хотя подозрения её ещё не вполне рассеялись. — Ну, тогда ладно. То-то я вижу, лицо вроде знакомое. Квартируете тут, вроде?
— Ага. Студент. А живу у Ежовых, в Китайском переулке.
Баба пожевала губами.
— Ладно… Алёнка, — марш домой! А то скоро этот, мёртвый час.
— Ну ба-аба… — заканючила было Аленка, и вдруг смолкла: мимо них, по обочине, промчались пять здоровенных овчарок.
Баба посмотрела на них и сказала с неудовольствием:
— Ну вот. Стреляли их, газом душили, — а они вон, как кони, знай себе носятся!
И смолкла.
Овчарки словно услышали её. Резко остановились, развернулись и подняли носы.
От людей, стоявших у ворот, доносился тот самый запах. Тот самый. Запах исходил от полноватого флегматичного человека в куртке и легкомысленной осенней шапочке с кисточкой. Овчарки заволновались, заворчали; можно было подумать, что между ними пошла грызня и они вот-вот передерутся.
Они действительно чуть не перегрызлись. Инструкции Белой были понятными и чёткими: человек и две собаки. Человек в наличии имелся, собак же видно не было.
Бракин задумчиво посмотрел на них, потом каким-то странным голосом сказал:
— Ну-ка, ребятишки, бабушки и дедушки, давайте-ка быстренько в дом.
— А? — поразилась баба, подумав, что ослышалась.
— Идите в дом, говорю! — зашипел Бракин. — И быстро! Запритесь, никого не пускайте. К вам, кстати, никто в эти дни подозрительный не заходил?
— Заходил, — быстро ответила почуявшая опасность баба. — Милиционер какой-то странный. Помощник участкового. Что попало плел, про Тарзана спрашивал.
— Это не помощник участкового… — Бракин начал подталкивать всех к воротам. — Быстрей, делайте, как я говорю. Объясняться потом будем… Двери на замок! И никаких помощников не пускайте, — никого! Даже если вдруг какой-нибудь поддельный генерал приедет. Когда я вернусь, в окно снежок брошу.
Баба торопливо завела детей во двор, — и вовремя: пятеро овчарок, кажется, договорившись, разделились: трое понеслись дальше, а двое повернули к дому Алёнки.
Звонко звякнула задвижка за металлической дверью ворот. Потом хлопнула входная дверь и заскрежетал замок.
Бракин повернулся. И чуть не упал в снег: овчарки неслись прямо на него, оскалив пасти. И казалось, что глаза их светятся в надвинувшихся сумерках.
В этот последний момент Бракин отчётливо понял, что спасти его может только чудо.
* * *
Бактин. Городское кладбище
Густых дождался окончания церемонии. Когда толпа цыган стала расходиться, набиваясь в дорогие машины, он выглянул из-за сосен, проследил, в какой именно автомобиль села Дева.
Когда шум и гам смолкли и машины разъехались, Густых пошёл в глубину кладбища. Вернулся он по главной освещённой аллее, с таким видом, будто только что посетил дорогую ему могилу.
Вышел за ворота, сел в машину.
— Ну, а теперь жми! — приказал он шофёру. — Видел, по какой дороге поехала цыганская кавалькада?
— Видел. В сторону улицы Ивановского.
— Вот и догоняй давай.
И надолго замолчал.
Кавалькаду они догнали довольно быстро, и дальше неторопливо плелись в фарватере. Цыганские машины время от времени дружно сигналили, но патрули, дежурившие на поворотах только молча провожали их глазами.
* * *
Уже совсем стемнело, когда добрались до пригородного села, прозванного горожанами Цыганским: треть домов здесь принадлежала цыганам, еще треть — мигрантам из Средней Азии и Кавказа, — все они жили тесными замкнутыми общинами, занимаясь полулегальным и или уж совсем не легальным бизнесом.
Густых велел водителю остановиться на бензозаправке, расположившейся на окраине села. Заправка не работала, только два охранника дремали в стеклянной клетушке. Один из них привстал, увидев машину с "белодомовскими" номерами, но потом равнодушно махнул рукой.
Густых не велел включать в салоне свет. "Волга" стояла тёмная, в самом дальнем углу площадки.
— Подожди здесь, — сказал Густых.
— Ну, уж нет, Владимир Александрович! — сердито сказал водитель. — Вы и так по кладбищу без охраны ходили, нарушая все инструкции. А здесь вообще сплошной криминал…
— Тогда езжай домой.
— Да вы что?..
Густых не ответил, вылез, захлопнул дверцу.
И исчез в темноте.
* * *
Черемошники
Бракин окаменел. И ему казалось, что собаки бегут к нему слишком медленно, — он успел подумать о нескольких вариантах спасения, но ни один не показался ему надёжным.
Внезапно весь переулок насквозь пробил ослепительный свет: со стороны автобусного кольца, подскакивая на ухабах, нёсся милицейский патрульный "жигуленок".
Ослепленные светом псы налетели друг на друга, зарылись носами в снег и перекувырнулись. В ту же секунду Бракин, крикнув изо всех сил:
— Не стрелять!! — в один чудовищный прыжок оказался на крыше довольно высокого металлического гаража, стоявшего между домами.
Один из псов — тот, что споткнулся первым, — учуял Бракина и прыгнул следом за ним. Но едва оскаленная морда показалась на уровне крыши, Бракин изо всех сил ударил пса по морде валявшимся на крыше горбылем. Пёс взвыл и исчез.
"Жигуль" остановился в десятке метров от гаража, из машины выскочили двое автоматчиков. Два пса, заметив новых врагов, бросились на них. Они почти успели. Но короткие автоматные очереди срезали их. Один рухнул в снег, не долетев лишь шага до милиционера, второй сумел дотянуться до рукава патрульного; с трудом разжал уже мёртвые челюсти; обмяк, и скользнул вниз, разбросав лапы.
После криков, хриплого лая и автоматной стрельбы стало тихо-тихо.
Бракин, не чувствуя ни рук, ни ног, ничего не слыша от стрельбы и грохота собственного сердца, не выпуская горбыль из рук, глянул вниз: третий пёс исчез.
И услышал вскрик милиционера. Медленно, как в страшном сне, с убитых псов сползали шкуры, а из-под шкур появлялись, вытягиваясь, голые человеческие тела.
Милиционеры попятились, потеряв дар речи.
Перед ними на белой дороге, ярко освещенные фарами, лежали, скорчившись, два окровавленных мужских трупа.