Ольга Александровна не стала возражать дочери. Пускай думает, что хочет. Она, несмотря на вошедшие в привычку старческие причитания о близости конца, никуда не торопилась. Знание того, что она рано или поздно умрёт, её не страшило, но и думать о том, что произойдёт неизбежно, также не видела смысла. Жизнь имеет свои прелести в любом возрасте. Достаточно того, что дочь при каждом всплеске плохого настроения — а таковые случались нередко — не забывала напоминать Ольге Александровне, что та бессовестно долго задержалась на этом свете. Вряд ли Наталья Николаевна желала матери смерти — она лишь выливала на неё недовольство собственной жизнью, и Ольга Александровна не слишком осуждала дочь. Если бы ей пришлось каждый день ходить в ужасных тапках и мучиться одышкой, она была бы столь же недоброжелательна.
Из кухни донёсся настойчивый свист чайника и грохот посуды, затем приближающиеся тяжёлые шаги Натальи Николаевны и её шумное сопение.
— Наташенька, — позвала дочь Ольга Александровна, — ты знаешь, меня что-то мутит с утра сегодня, и голова немного кружится, так что ты яйцо мне не вари. Я только кашу поем и чай выпью с молоком. Сюда не неси, я сама на кухню приду.
Наталья Николаевна пробурчала в ответ «Барыня нашлась!» и заковыляла обратно на кухню. Немного погодя Ольга Александровна последовала за ней. Мать и дочь обычно подолгу не разговаривали, а обменивались несколькими репликами, неизменно раздражительными и колючими — со стороны Натальи Николаевны и снисходительно вежливыми — от Ольги Александровны. Говорили только по необходимости и при этом старались не смотреть друг на друга, чтобы в сердцах не сказать лишнего. Но в тот жаркий августовский день обеим женщинам неожиданно нашлось, что обсудить.
— Ты помнишь, что после обеда Лёшка с оценщиком приходит? — тряся головой, начала разговор Наталья Николаевна. — Ему сказали, что очень хорошо можно продать. Так что он уже обо всём договорился.
Ольга Александровна многозначительно приподняла одну бровь и перевернула поставленную вверх дном на блюдце чашку.
— Он договорился? — фарфор легонько стукнул, ложечка соскользнула на стол с упрямым звоном, вторя голосу пожилой женщины, холодно чеканящей слова. — Мне кажется, я ясно дала понять, что не хочу ничего продавать. Мы тысячу раз возвращались к этому вопросу, и тысячу раз я повторяла одно и то же: нет, нет и нет. Пока я жива, вы не станете кружить по квартире как стервятники, выискивая, что бы схватить.
Тон Ольги Александровны не оставлял сомнений, и Наталья Николаевна подскочила на месте, взбешённая непривычно резкими словами матери. Как правило, та отшучивалась на предложения по продаже старой мебели, стараясь оттянуть принятие какого-либо решения, но на сей раз её терпению пришёл конец. Она вспылила и поэтому обращалась к дочери презрительно, с плохо скрываемой неприязнью. Наталья Николаевна, в свою очередь, не стала отмалчиваться.
— Нет, ну что ты за человек? — закричала она, выдувая воздух через ноздри, словно огнедышащий дракон. — Тебе этим шкафом что делать? В могилу его с собой заберёшь? Ведь никому он не нужен, стоит пылится и рассыхается. Его, между прочим, отцу привезли из Германии, а не тебе. Ты же в ту комнату даже не заходишь, не помнишь, как этот шкаф выглядит. А Лёшка продаст его и ещё одну точку открыть сможет. Ему целых пятнадцать тысяч американских долларов за него обещали!
Наталья Николаевна помолчала немного, перевела дух и продолжила с неменьшим пылом:
— А граммофон твой. Тоже бандура — полкомнаты занимает! Зачем он тебе? Продать его можно за большие деньги, пока есть дураки, которые рухлядь покупают. Ведь подарили тебе радиолу, на ней пластинки слушаешь.
Ольга Александровна прикусила губу от негодования, но сохраняла невозмутимый вид: она до сих пор не верила, что внуки что-то сделают без её на то позволения. Они побаивались высокую статную старуху с чопорным пучком на затылке, называли «бабушкой» и на «Вы» и не обращались с подобными глупостями напрямую к ней. Посредником в данном вопросе всегда выступала Наталья Николаевна. Она чувствовала вину перед детьми, которых обделяла материнским вниманием в молодости, и поэтому активно участвовала в их судьбе сейчас. Наталья Николаевна с надрывом устраивала личную жизнь, сосредоточившись без остатка на отрицательных качествах мужа, с которым беспрерывно скандалила двадцать лет. Когда он в конце концов выставил её за дверь и женился на другой, она долго не могла оправиться от потрясения и обиды, и сыновья сами решали, чем им заняться. Старший Пашка ещё в четырнадцать лет ушёл в военное училище, чтобы не слышать ругани отца с матерью, порой доходившей до рукоприкладства, а младший Лёшка, никому не сказав, бросил институт после развода родителей и начал приторговывать на рынке. Надо сказать, что последнее давалось ему намного легче и приносило больше удовольствия, чем учёба, поэтому к тридцати годам он прекрасно знал, что можно купить и где продать с наибольшей выгодой.