Допев до конца, Ольга Александровна оглянулась по сторонам, смущённая и обрадованная, ища поддержки и зрительского внимания. Со стены, с чёрно-белого портрета в рамочке под стеклом, на неё приветливо смотрели светловолосый худощавый мужчина и необыкновенной красоты женщина с фигурой и лицом древнегреческой богини. Ольга Александровна бросила на них полный признательности и любви взгляд, достала из рукава скомканный носовой платок, быстро поднесла его к глазам и засмеялась. Силы вдруг покинули её, и она, уставшая, но счастливая, со вздохом радости и очищения повалилась в своё любимое кресло.
Этюд в четыре руки
Телефон заунывно запел, когда за окном висела однородная серая мгла, как заштрихованный мягким графитовым стержнем листок бумаги для акварели. «Это не будильник, для будильника слишком рано — не тот свет на улице», — помню, подумала я. По давно выработанной привычке я кладу телефон под верхний матрас кровати на одно и то же место и, не доставая его оттуда, выверенным движением отключаю звук. Так я сделала и на этот раз, но через несколько секунд он запел вновь.
Кто бы это мог быть, в такое время и столь настойчиво? Я взглянула на экран: конечно, мама! Удивительная женщина — никак не может запомнить разницу во времени, постоянно прибавляет, хотя нужно отнимать. Пять утра. Значит, у них — восемь. Её звонок в такой час меня насторожил: мама не работала лет двадцать перед тем, как официально вышла на пенсию, поэтому привычки вставать в такую рань у неё нет. Она любит смотреть телевизор допоздна, затем неспешно пьёт чай с пастилой и спит до девяти-десяти утра, пока собаки не начнут скулить от того, что им пора выйти погулять. С тех пор, как мы с сёстрами разъехались кто куда, мама стала держать собак, больших и с виду злобных. Мама всегда чего-то боялась, и её страхи порой не поддавались рациональному объяснению. Она боялась, что рухнет потолок в новой квартире, потому что дом строили молдаване и узбеки; что сойдёт с рельс поезд Санкт-Петербург — Москва, на котором моя старшая сестра регулярно приезжает в гости; что из леса на дачу в Подмосковье проберутся маньяки-убийцы и перережут всем горло посреди ночи, а если нет, то совершенно точно украдут лук и капусту. Мама каждый вечер подсчитывала количество луковых хвостиков и капустных кочанов на грядках, чтобы утром проверить, ничего ли не пропало. Вечерние и утренние цифры частенько не сходились, и под подозрением оказывались не только соседские строители, но и сами соседи, почтенные люди с собственными огородами. Никакие уговоры не могли убедить маму в необоснованности подобных страхов, которые с возрастом росли, преумножались и наливались соком, как помидоры в её теплице.
Не случайно собаки стали мамиными неизменными спутниками жизни: только они были в состоянии оградить маму от опасностей окружающего мира. Собаки и тётя Люся — наша очень дальняя родственница, настолько дальняя, что никто не помнил ни её фамилии, ни полного имени, ни города, из которого она когда-то проездом оказалась в Москве. Она ехала кого-то навестить, но не доехала: так и осталась рядом с мамой, преданно, по-собачьи выполняя роль подруги, защитницы и компаньонки.
Внизу затрещал стационарный телефон, и я окончательно осознала, что дело серьёзное и не терпит отлагательств.
— Да, мама. У нас только пять утра. Я сплю, вообще-то. Мне сегодня целый день молоть языком перед испанскими туристами, поэтому, если ты не против, я тебе перезвоню.
— У меня новость чрезвычайной важности, — мама никогда не извинялась, не просила прощения и не чувствовала себя виноватой. Её голос звучал бодро и несколько таинственно. — Выспаться успеешь потом. Старая карга, наконец-то, отбросила копыта. Нам предстоит чудесный спектакль по разделу её барахла — мы же с тобой наследницы! Похороны послезавтра. Надеюсь, ты успеешь купить билет на самолет, чтобы быть вовремя.