Без какой-либо задней мысли я спряталась за широкой спиной Виктора Сергеевича, но блондинка с шиньоном и розовыми ногтями тут же вытеснила меня подальше от его тыльной стороны, орудуя широкими бёдрами. Она метнула в мою сторону цепкий, царапающий взгляд, из которого, как из соляного раствора, моментально выпарились добро и сострадание. Я не настаивала, и она, опомнившись, смущённо улыбнулась мне, обнажив изъеденные кариесом жёлтые зубы.
В действиях блондинки не было смысла: Виктор Сергеевич приходился мне родным дядей, и подозревать племянницу в матримониальных намерениях по отношению к нему, казалось в высшей степени старомодным. По всей видимости, сказалась сила привычки: женщины нередко отказываются «возлюбить ближних», если те одного с нами пола. Невеста дяди защищала свою собственность, завоёванную в нелёгких боях. Она выглядела моложаво, не больше сорока пяти на вид, и обладала определёнными достоинствами, но сомневаюсь, что у неё отбоя не было от кавалеров. А тут — такая удача! Мужчина солидного возраста, не разведённый, без детей и с видами на квартиру в Москве намеревался на ней жениться — достаточный повод для упреждающего удара, просто так, на всякий случай. Когда вижу что-либо подобное, чувствую, как во мне поднимаются самые злорадные чувства. Всё-таки, «Бороться и искать, найти и не сдаваться» — самый женский девиз на свете.
Виктор Сергеевич одобрил мамину мраморную табличку с гравировкой и после церемонии захоронения урны ещё долго стоял в одиночестве перед ячейкой колумбария, крестился, кланялся и шевелил губами. Мы почтительно стояли поодаль, давая возможность блудному сыну попрощаться с почившей матушкой.
Утомившись бить поклоны, он, наконец, присоединился к нам.
— Дочери твои? — дядя кивнул головой в нашу сторону, не сводя с мамы изучающего взгляда, как будто даже немного насмешливого и с явным оттенком превосходства.
Мама, наоборот, робела в его присутствии — что было для неё необычно — и смущённо избегала смотреть ему прямо в глаза. Она представила нас, соблюдая очерёдность нашего появления на свет. Первая — Кристина, вторая — Карина, третья — я.
— А это — Каролина, — с некоторой торжественностью проговорила мама, взяв меня под руку, но тут же стушевалась и, словно оправдываясь, тихо, почти шёпотом добавила, — Серёжина дочка и твоя племянница.
— Как скоротечно время: я помню её совсем крошкой, — снисходительно промурлыкал дядя Витя, причмокивая влажными губами, и обратился ко мне. — Где живёшь? Что делаешь?
— Живу в Лондоне, работаю гидом-переводчиком, — отчиталась я, не понимая причину маминого смущения, но заметив, что дядюшка отбросил высокопарный тон и перешёл на вполне понятный человеческий язык.
Виктор Сергеевич удовлетворённо приподнял бровь:
— В Лондоне? Хм, это хорошо… И гражданство есть?
«Конечно, хорошо, — подумала я. — Одной наследницей меньше». Но вслух ответила:
— Пока нет, но скоро, надеюсь, будет. В этом году хочу сдать тест.
— Возвращаться не собираешься? — продолжал допытываться он.
Я отрицательно покачала головой и при этом была абсолютно честна: возвращаться в Москву у меня не возникало ни малейшего желания. Как большинство иммигрантов, я люблю жаловаться и причитать, потому что переезд в другую страну заражает человека вирусом хронического недовольства новой родиной. Как бы мы ни старались ассимилироваться, мы неизменно остаёмся сторонними наблюдателями, чужаками, которым не рады, и поэтому наделяем себя правом сравнивать и критиковать. Нам не нравится всё: законы, люди, цены и обычаи, но предложи мне хоть сейчас хорошую работу в Москве с зарплатой в три тысячи фунтов и квартиру на Проспекте Мира — я не двинусь с места. Слишком много времени прошло с тех пор, как меня туда занесло. Я успела пустить корни.
Дядюшке понравилась моя позиция — он остался доволен расстановкой сил.
Когда мы садились в машину, я оказалась последней. Дожидаясь своей очереди, чтобы забраться внутрь след за Виктором Сергеевичем и его спутницей, я заметила, как бывший валаамовский послушник смачно схватил блондинку за мягкий зад и сжал пару раз словно резиновую спринцовку. Зардевшаяся невеста радостно ойкнула, из-под накладных ресниц бросила на игривого жениха заговорщицкий взгляд и визгливо хихикнула. «Вот, что значит многолетнее воздержание», — усмехнулась я про себя. Не зря блондинка держит ухо востро — такой может и в сторону вильнуть безо всяких на то оснований. Я скукожилась от прилива неприязни. Жирная многоножка брезгливости вновь зашевелилась, поигрывая кольцами, но вскоре затихла. Вместо этого я услышала ядовитый змеиный шелест простой женской зависти: зубы у меня белые и ровные, а меня давно никто так не подсаживал в машину.