Быстрее остальных в себя пришла Люся: она единственная не потеряла способности здраво соображать и распоряжалась, отдавая команды направо и налево. Она усадила маму за руль красной «шестёрки», затолкала на заднее сидение изрядно подвыпившего братоубийцу и велела горе-любовникам ехать в Москву к старой карге, которая и обеспечила приехавшему на поезде из Вологды младшему сыну алиби на тот вечер. Сама Люся осталась в доме, привела в порядок комнаты и вызвала скорую. Согласно разработанному плану мама вернулась на дачу поздно ночью, когда Люся уже ответила на все вопросы усталого милиционера дежурной бригады. Вскрытие ничего не показало, кроме массовых ушибов головы и тела, а уровень алкоголя в крови настолько зашкаливал, что у следствия не осталось сомнений.
Кстати, старая карга восприняла смерть старшего сына с необыкновенной стойкостью, как будто ждала, что произойдёт нечто подобное.
— А знаешь, ты ведь и вправду немного ведьма, — сказала я маме, когда та закончила свой рассказ.
Она горько усмехнулась, махнула рукой и поспешно отвернулась. Я заметила, что она плачет.
— Я всегда хотела для вас самого лучшего, а получилось так, что думала только о себе. Это я во всём виновата, — она украдкой утирала слёзы, и губы её дрожали.
Впервые в жизни я увидела её несчастной и поняла, насколько ей было тяжело. Три неблагодарные дочери, затаившие на неё обиду, смерти мужей одного за другим, постоянное чувство вины и одиночество, скрашиваемое лишь пьянчужкой-компаньонкой.
— Брось, мам. Не бери на себя чересчур много, не стоит. Разберёмся как-нибудь, — я пыталась подбодрить её, но сделала только хуже: она расплакалась в голос, прикрывая лицо ладонью, худенькие плечи сотрясались от рыданий.
Я притянула маму к себе и обняла, закрывая от любопытствующих глаз посторонних людей, стоявших в очереди на регистрацию. Она была такой лёгкой и податливой, как пёрышко, практически невесомой. Мне казалось, что она растворяется в моих объятьях. «Сколько песок в руке не зажимай, он всё одно вниз сыплется», — вспомнила я Люсин пьяный бред, и мне стало невыразимо грустно.
— Не надо, мам! Иначе я сама сейчас разревусь, и будем мы стоять с тобой как дуры посреди аэропорта. Давай договоримся так: когда я в следующий раз приеду, мы сядем друг напротив друга, пожалеем себя и пожалуемся.
Мама сглотнула слёзы и выпрямилась, посмотрев на меня ясными посветлевшими глазами. Она улыбалась, тонкие лучики морщин собрались у висков и перекинулись на скулы.
— А ты приедешь? — спросила она практически одними губами.
— Не знаю, — честно ответил я, и она покорно кивнула, принимая мой ответ.
В этот момент Сара окликнула меня, сообщив, что подошла наша очередь сдавать багаж.
— Иди, тебе пора.
Мы быстро наклонились навстречу друг другу для фирменного поцелуя щека-к-щеке, растопырив руки, как пингвины крылья, но тут же обе рассмеялись, потому что, забыв о сдержанности, промахнулись и смешно столкнулись носами.
— Позвони мне, как долетишь, — сказала мама, и это прозвучало очень лично, с нежностью, как будто она сказала: «Я люблю тебя».
— Обязательно, — с удовольствием ответила я и поспешила к дочери, которая начала уже немного нервничать, так надолго оставленная одна.
— What was it all about?[17] — встретила она меня вопросом.
— Nothing, really. Just a couple of half-forgotten family secrets[18], — ей вряд ли нужно было знать о братьях, разделивших одинаковую смерть, и об измене моей матери. Она бы всё равно не поверила: с её тринадцатилетней точки зрения такие старушки, как мы с мамой, не могли испытывать страстных чувств.
Сара недовольно хмыкнула и отвернулась.
«Надо бы сходить с ней к психологу, — подумала я, глядя на взъерошенный затылок дочери, когда та наклонилась, чтобы поднять свой розовый чемодан и поставить его на багажную ленту. — И неплохо бы почаще проводить время вместе».
С поразительной определённостью я вдруг осознала, что только Сара и никто другой является моей настоящей семьёй, о которой мне следует думать и переживать. Подобные мысли приходили мне в голову и раньше, но на этот раз понимание было полным, весомым и практически осязаемым. В наших отношениях многое казалось упущенным и навсегда потерянным, но, находясь под влиянием сошедшего на меня восторженного озарения, я уверовала, что в моих силах переломить сложившуюся ситуацию.