В последующие месяцы их безмолвные игры в темноте продолжались. Бьорк постепенно удовлетворила свое любопытство в отношении мужской анатомии и примирилась с мыслью, что мужчина и женщина — два совершенно различных существа, которые могут стать близки лишь в темноте, когда окна занавешены.
Вскоре после свадьбы Аскиль устроился на верфь в Бергене. Молодой инженер с повязкой Движения сопротивления и прочими достоинствами — как раз то, что нужно, и Бьорк начала вставать в пять часов утра, чтобы заваривать черный как ночь чай бледному Аскилю, сидевшему в гостиной в полном одиночестве с ужасно сиротливым видом, и она растапливала печь, чистила ему пиджак, утюжила брюки, поправляла галстук и шептала: «Счастливо тебе» и «Возвращайся скорей».
Она не задумывалась над тем, что, когда он возвращался домой, от него частенько попахивало спиртным. Ведь у них была их безмолвная тьма, к тому же алкоголь помогал ему преодолеть подавленное состояние. Однажды он пришел домой пьяным с джазовой пластинкой, которую взял послушать у своего приятеля Ингольфа Фискера, и принялся танцевать в гостиной. «Что еще за ужасный шум?» — воскликнула мама Ранди, которой просто не хватало слов, чего нельзя было сказать о папе Нильсе. «Мой сын слушает негритянскую музыку!» — возмутился он, но тут Аскиль, продолжая танцевать, заявил, что негритянская музыка была запрещена в Третьем рейхе.
В один прекрасный день Аскиль пришел домой с мольбертом и сообщил, что собирается к тому же еще и заняться живописью. Тут Нильс воскликнул: «Мой сын сошел с ума!» А Аскиль с загадочным видом вытащил из внутреннего кармана смятую репродукцию картины Пикассо «Портрет Амбруаза Воллара».
— Посмотрите-ка, — сказал он, разложив репродукцию на обеденном столе, словно тайную карту с указаниями, где зарыто сокровище, — вы видите, кто тут изображен?
— Пробст Ингеманн, — предположил Круглая Башка.
— Да нет, — ответил Аскиль, погладив его по голове.
— Квислинг[9], — предположила матушка Ранди, которая в жизни своей не видела более уродливой картины.
— Нет.
— М-м, — сказала Бьорк, бросив быстрый взгляд на название в нижнем углу, — может, это господин Воллар?
— И да, и нет, — ответил Аскиль, поцеловав ее в щеку, — позвольте мне иначе сформулировать мой вопрос: кто там еще изображен, кроме Амбруаза Воллара? — Поскольку ни у кого из присутствующих не возникло никаких предположений, он продолжил: — Это же я, вы что, не видите?
Но никто этого не видел. Так уж получилось, что именно в голове Бьорк внезапно промелькнула ужасная мысль. Ибо не представляла ли эта репродукция на самом деле тот образ Аскиля, который она никак не могла собрать в единое целое, и, может быть, на самом деле в нем нет ничего цельного, а есть лишь странное скопление фрагментов и острых углов, о которые можно порезаться. Но она тотчас отмахнулась от неприятной мысли и сказала: «Что за глупости, Аскиль, ты вовсе не так стар и не так уродлив».
На лице Аскиля появилось обиженное выражение, и в ответ они услышали лишь одно: «Как же вы провинциальны!»
После того как семейство познакомилось с кубистическим периодом Пикассо, к меланхолическому аромату алкоголя и одеколона, окружавшему Аскиля, добавился терпкий оттенок — это был запах скипидара, который Аскиль разливал по маленьким металлическим баночкам, когда после работы и по воскресеньям, натянув холсты, принимался размахивать кистью. Он часто морщил лоб и громко ругался, потому что многое давалось ему с трудом, и поначалу Бьорк даже и не придавала никакого значения тому, что, когда она по вечерам одна отправлялась спать, Аскиль мог остаться в гостиной со своим холстом, кистью и запахом скипидара. И лишь когда она рано утром гладила его рубашки, окутанная парами алкоголя, одеколона и скипидара, она про себя отмечала, насколько этот запах отличается от того бархатистого аромата, который исходил от доктора Тура. Что-то в нем было непримиримое, упрямо отказывающееся принимать ее любовь. И когда она целовала его на прощание перед уходом на верфь, случалось, она думала: «Что происходит с нашей безмолвной тьмой, что происходит?» — но как только он со своей палкой исчезал вдали, все беспокойство пропадало.
9
Видкун Квислинг (1887–1945) — норвежский политик-коллаборационист, имя которого стало символом предательства.