В общем, когда приехал наряд полиции, оба наркомана в ужасе просили убрать «это чудовище».
Я видел, что Ночка потом долго по-своему переживала этот случай. Виновато поглядывала на меня, словно в чём-то подвела.
А потом мы всё забыли и жили до глубокой старости, пока человек в белом халате не сорвал с рук резиновые перчатки:
— Безнадёжно. Рак. Что вы хотите — они не живут пятнадцать лет.
— У собак тоже рак?
— У них вообще многое — как у людей. Только три качества у собак есть всегда, а у людей редко.
— Какие?
— Верность. И умение любить бескорыстно. А еще — всегда прощать…
И я снова спасал. Её легко было спасать…
От боли Ночка не понимала, что происходит. Только чувствовала, что от человека в белом халате пахнет какой-то безнадёжной и тщетной тоской.
Печальный взгляд её тёплых карих глаз словно озвучивал все невысказанные раньше слова:
— Папа, ты защитишь меня? Ты ведь всегда спасал меня… Почему ты держишь меня на руках, будто я маленькая, будто я снова щенок?
— Потерпи, моя хорошая… Моя Жопочка… Скоро тебе не будет больно.
Укол. Потом ещё один укол. И мир стал уходить куда-то в сторону.
Ночка бежала на ставших внезапно лёгкими и молодыми лапах по снежному полю и точно знала, что под снегом нет предательски открытых люков. Рядом бежали её дети — все трое. Светила луна, и где-то вдалеке показался несущийся силуэт сеттера. А на пригорке сидел на задних лапах старый ротвейлер и смотрел на неё так ласково, так знакомо. И запах от него шёл до боли знакомый…
— Папа? Ты — собака?
— Конечно. Я всегда мечтал быть собакой. Мы ведь — одна семья…
Откуда-то сверху на Ночку вместо снега падали горячие солёные капли.
— Почему ты плачешь, Папа?
— Тебе показалось, Ночка. Собаки не плачут. Собаки воют.
От горя.