К вечеру я перешел на шаг, потому что ноги дрожали от усталости. Язык едва по земле не волочился, но не давал такой нужной мне прохлады в крови. Возле меня пару раз останавливались машины, и я шарахался в кусты, избегая опасных для меня сострадательных людей. В итоге в шерсти у меня появились колючки репейника.
Как только красноватый диск солнца закатился за горизонт, уже почти невидимый пунктир ее запаха исчез в ароматах ночной загородной жизни. Посвистывали ночные птицы, шуршали травой ежи и мыши, опять порхали ночные мотыльки. Иду, не отвлекаясь, задираю нос к розовому закатному небу. Он не может пропасть! Мне нужно…
На обочине тощая облезлая псина грязно-белого цвета ожесточенно трепала сбитую на дороге лисицу. Пасть наполнилась слюной, но такое я есть не стану. Псина покосилась на меня и заворчала, оскалившись.
– Не тревожься, я такое есть не буду, – сообщил я ей обычным «кодом».
– Чего тебя здесь носит? Вроде породистый – тебе легко хозяина найти, – удивилась в ответ псина.
– Мне не нужно другой хозяйки, я ищу свою, – гордо сообщил я, усаживаясь.
Дворняга прекратила трепать «добычу» и насмешливо глянула на меня.
– Меня сюда щенком вывезли. Думала, что вернутся, но просто забыли. Наивная, тоже тухлятину не жрала, пока умирать не начала от слабости. Хорошо, что придушенный еж подполз довольно близко, у меня уже не было сил ходить. С тех пор пообтерлась, жру вот… Хочешь? Я поделюсь, хочешь?
Я с отвращением мотнул головой. Дворняга слегка оскалилась и махнула хвостом. Посмеялась надо мной. Опять было принялась за свое занятие, но потом оторвалась и уставилась на меня внимательно.
– Ты, наверное, потерял след?
Я виновато облизнул морду и переступил с лапы на лапу. Мой позор она вычислила сразу. Дворняга подошла, обнюхала меня с кончика носа до хвоста, особое внимание уделив гениталиям и заднему проходу.
– Совсем щенок, – констатировала она. – А жаль… У меня скоро течка, ты обаятельный, зажгли бы… А хозяйка твоя пахнет, как будто полевыми травами, свободой. Она замечательная. Такую толстую веревку ее запаха не чувствуешь?
Я простонал от бессилья. Дворняга развернулась было к своей трапезе, но вдруг бросила, не оборачиваясь:
– Помогу тебе, вместе побежим, только отвернись, я жрать хочу и стесняюсь…
Я улегся поодаль в траве и устало прикрыл глаза. Она могла бы быть чьей-то Белкой, Снежкой, эта с виду неказистая, но такая благородная собака. Мне как свет выключили, я даже проспал без снов, пока она меня не разбудила.
– Подъем, щенок! Я тебе тоже не всесильная, глядишь, канат исчезнет, и так уже перепутался в узел, – сообщила она.
Я с готовностью поднялся на ноги и потянулся, зевнув до хруста в челюсти. Мы побежали вместе, на ходу обмениваясь своими историями. История Белки была трагична до слез.
Она родилась во дворе у одной зажиточной пары. Помнит запах парного молока и скотного двора. Все воспоминания детства. Запах матери она запомнила очень хорошо и слышала его до прошлого года довольно отчетливо, но потом он исчез. Почему она не бежала все это время? Потому что помнит детские ручонки, опускающие ее на траву и шепот: «Белочка, ты подожди немного, я приду за тобой». С тех пор она пережила пять зим, наловчилась ловить мышей, есть насекомых и их личинки, тяжело переболела, выжила, потому что верила в то, что она придет за ней, эта девочка в синем платье – ее хозяйка.
Белка была поразительно находчива. Она сперла на прилавке придорожного рынка круг колбасы и притащила мне, категорически отказавшись есть. Я проглотил угощение и вылизал ей потрескавшиеся подушечки лап. Она смущалась. Надеюсь, ей было приятно.
Мы бежали вдоль трассы, и она учила меня премудростям выживания. Их было так много, что я просто поражался ее знаниям и уникальному нюху. Она умела разглядеть, когда из окна машины вылетит что-то съестное, а когда не стоит даже обращать внимания на такие предметы. Знала, на какое расстояние отлетают пакеты, предупреждала, как не попасть под машину. Смущаясь, научила воровать у людей пищу, в чем я оказался неловок и опять получил по загривку метлой. Белку же покормили прекрасными объедками за тоскливый взгляд.