— И ты ждешь его с радостью?
— Да. Но ты об этом никому не говори.
— Значит, сейчас ты радуешься, что время бежит быстро. Ну а завтра? Ну скажи мне, не глупо ли это, при всем моем уважении к миру людей? Разве мне не лучше, чем тебе? Улягусь после ужина и буду спать. Впрочем, что мне еще остается делать, когда ты уходишь? Мне, конечно, было бы приятнее, если бы ты сидел дома и писал. Мне так здорово спится под стук твоей машинки. Я уже понял, она должна стучать, чтобы ты мог купить мне требухи, не говоря уже о печенке. Когда я высплюсь, мы пойдем гулять. Все так прекрасно и просто. Но чтобы я уселся и в глубокой задумчивости скреб за ушами, что даром потерял день? Такое мне и в голову не придет. Ведь я ничего не потерял, я только приобрел: ужин, прогулку, возможно, и запахи, исходящие от той дамы. Надеюсь, она не сильно мазюкается? Этого я не люблю.
…И вот мы с собакой уже бежим трусцой, потому что времени у меня больше нет, мы врываемся в квартиру, пес ложится на свою подстилку, а я плюхаюсь на диван рядом с телефоном и жду, размышляя, сколько минут и секунд теряю понапрасну.
А телефон не звонит и не звонит, и я заранее ощущаю разочарование и недовольство, а потом облегчение, но не желаю себе признаться. Вечер у меня свободен! Я вдруг понимаю, что мне не нужно спешить ни в метро, ни в кино, не нужно торопиться домой и я могу делать все, что мне заблагорассудится или, более того, вообще ничего не делать.
Я почесываю своего пса за ушами, а он смотрит на меня мудрыми прищуренными глазами, словно хочет сказать; вот видишь, дружище, как прекрасно, если вдруг появляется время…
Так называемые собаководы
Мы, собачники, люди особые, мы дружим на совершенно иной основе, чем те, которые из корыстных побуждений заводят знакомства — то со слесарем-сантехником, то с продавщицей из мясного… А встречаются и такие, что ищут душевной близости с замзавом у себя на работе и почитают за честь поздравить его со славными именинами.
Мы же, собачники, знакомимся во время прогулок, на которые нас выводят наши собаки. Дружба наша строится на том, как переносят друг друга мой Кутик с их Арендой. Если не переносят — мы больше не знакомы. Не можем же мы стоять и вместе смотреть, как дерутся наши собаки! Я, например, принципиально не вожусь с теми, у кого немецкие овчарки. Признаться, все дело в том, что их не любит мой пес.
В основе нашей дружбы — не кто есть кто, а у кого какая собачка. Именно поэтому мы не знаем друг друга по имени.
Когда я возвращаюсь с прогулки, жена интересуется, что там происходило. И я рассказываю, как вел себя наш пес, превозношу до небес его сообразительность и докладываю, что он гонялся за кошкой, а та, естественно, удрала, перемахнув через забор. Потом я говорю:
— Да, тебе просил передать привет этот… ну тот, у кого ризеншнауцер…
— Это какой же, большой?
— Да нет, перец с солью.
— Он очень мил, — отвечает жена. — И хоть всегда лает на нашего, но сам его боится! Симпатяга.
— Ты про хозяина или про собаку?
— Ах, не все ли равно?
И она права. Хозяин и его пес — одно целое.
Я с трудом запоминаю фамилии, но у кого ризеншнауцер — помню отлично.
Иногда трудно определить породу собаки, есть такие, что похожи на несколько пород сразу и ни на одну точно. Это простые собаки, дворняжки, однако хозяева любят их не меньше, чем чистопородных. Такой закоренелый демократизм нас, собачников, объединяет. Ведь налог платят за дворняжку так же, как за собаку благороднейших кровей. Национальный комитет — институция демократическая, он требует со всех одинаково. Само собой, одинаково много.
Я, к примеру, знаком с неким паном, у которого есть пес Жерик. Жерик — милейший пес, хозяин Жерика — милейший человек. Мы беседуем о погоде и о делах общественных, а Жерик тем временем вне себя от радости возится с моим псом, ему нравятся большие собаки, которые его не обижают. И хозяин Жерика тоже относится к моему псу с нескрываемой симпатией за то, что тот ласков с его песиком. Поэтому он рад и мне.
На вечерней прогулке я встречаю сначала Жерика, потом пана с ризеншнауцером, довольно поздно появляется пан сеттер, он передвигается с некоторым трудом, мы останавливаемся, обмениваемся мнениями насчет того, где доставать дешевое мясо. Я треплю сеттера по шелковой спине, но он вдруг исчезает, как будто его ветром сдуло. Нас собралось уже много, и все собаки помчались вслед за сеттером. Это — по крайней мере мы так считаем — весьма увлекательное зрелище. Более того, мы убеждены, что оно намного интереснее, чем идущая сейчас телепередача.
Среди нас появилась молодая афганка; она ездила со своей борзой на выставку, и ее интересно послушать. Мы, владельцы служебных собак, завидуем ей, потому что афганская борзая имеет очень простую дрессуру. Собственно, она просто бегает… Нашу афганку увел некий долговязый юноша с овчаркой, но, так как афганская борзая и немецкая овчарка друг друга не выносили, юноша предпочел девушку, а немецкую овчарку отвез в деревню к бабушке. С точки зрения собачников, это было верхом предательства по отношению к овчарке. Но в то же время доказывало силу любви к девушке. И девушка-афганка тоже предпочла его всем нам. Она ходила на вечернюю прогулку не с нами, а с тем юношей, а недавно кто-то, кажется господин с черным пуделем, рассказывал, будто встретил ее в Бржевнове[21]: она толкала перед собой колясочку. Держалась бы нас — до сих пор ездила бы за границу на выставки борзых.
Но существуют собачники нелюдимые, эдакие бирюки, страдающие маниакальной идеей, будто какая-нибудь большая псина сожрет их пупсика. Вместо того чтобы остановиться с нами и поболтать, такой подхватывает свою собачонку на руки и угрюмо тащится мимо, будто мы банда грабителей. Эти обкрадывают себя. Кто же поделится с ними, какую мазь употреблять против собачьего лишая, сколько таблеток положено от глистов, и даст прочие, весьма полезные советы?
Мы встречаемся изо дня в день, потому что ходим по одним и тем же тропам. В конце-то концов, в городе не так уж много возможностей, и даже собаки не любят совершать вечерний моцион не в тех местах, к которым они привыкли. Собака, как и человек, не терпит нервотрепки и предпочитает задержаться на том же самом углу, у того же столба и именно там поставить свою метку… Этим она утверждает себя и удостоверяется, что все на свете неизменно. Впрочем, подобная стабильность и для человека отрадна.
Если у кого-то удрала собака, он может обратиться к нам, потому что кто-нибудь ее непременно видел. Если же нет, можно предположить, что где-то воспылала страстью сучка и пес именно там. Мы разбираемся и в подобных вещах тоже. Одурманенный любовью бродяга обычно возвращается поздно, а то и вовсе под утро, это значит, что от калитки, за которой обитает она, его оттер какой-нибудь здоровенный барбос. Иногда он является прихрамывая или с разодранным ухом, ибо природа — дама жестокая и капля крови для нее пустяк.
— Ничего не поделаешь, — говорит господин сеттер мечтательно, — мы в молодости еще не такое вытворяли, не так ли?
И мы, усмехнувшись, заводим речь о своей бурной молодости.
Но бывает и хуже; собака исчезает бесследно и навсегда. У соседей напротив исчезла немецкая овчарка. Они с нашим псом друг друга страстно ненавидели той великолепной собачьей ненавистью, которая выглядит исключительно яростной, но тем не менее вполне невинна! Это искусная игра: каждый раз, проходя мимо овчаркиного забора, наш пес заходился лаем и кидался, будто собирался изгрызть забор, и овчарка отвечала ему тем же. Слюна брызгала во все стороны, глаза наливались кровью, и обе собаки превращались вдруг в диких зверей. Но стоило им сойтись наедине, как один другого молча обходил сторонкой. «Мы еще встретимся! И опять будем ненавидеть друг друга, когда между нами встанет забор! — говорили их глаза. — Вот тогда я тебе покажу…»