— А-а-а-а… Денис Зосимович, э-э-э-э-э… а это? — протянул я нерешительно. Денис Зосимович поднял глаза и следом за мной посмотрел в сторону спавшей старушки.
— Посетитель, — скучным голосом ответил следователь и вернулся к своей дымящей сигаретине и бумагам.
Я уселся за свой школьниковский стол, вытащил из кармана пачку «Винстона» и тоже закурил. Сосед по кабинету вновь поднял на меня глаза и посмотрел уже теплее. Я протянул ему свои сигареты предлагающим жестом. Денис Зосимович совсем растаял, улыбнулся и отрицательно махнул рукой:
— Не накуриваюсь такими, привык вот к этим, — и, вынув из кармана пиджака, показал мне алую пачку жуткой «Примы», которую я сам отваживался курить последний раз, наверное, лет десять назад, когда, еще будучи школьником, баловался с приятелями и особо выбирать курево было не из чего. А ещё моя матушка рассыпáла такие сигареты в шкафу, чтобы избавится от моли.
— Старушка эта — потерпевшая по одному делу тут, — снизошел до объяснений, подобревший к новому сослуживцу Денис Зосимович. Впрочем, я не был на него в обиде, вряд ли такому, как он, мужичку, мог с первого взгляда понравиться назначенный из областного центра коллега, плотный, коротко стриженый, одетый в джинсы и толстовку, к тому же в очках с золочёной оправой и с модной моделью пейджера на ремне.
— Её тут бандиты из квартиры выселили, жилье продали, а она на дачах тут обреталась, — продолжал следователь. Я уже понял, что слово «тут» он употребляет в самом широком смысле.
— К ее счастью, бандитов тех нашли, квартиру вернули, но бабушка всё ходит тут, жалуется. Старенькая совсем. Маразм, видать, хватил. Приходит каждый день. И выставить ее неудобно, — вздохнул Денис Зосимович.
В это время старушка проснулась, оглядела кабинет осоловелым взглядом и строго спросила меня:
— А кош… шки мои где? Где кош… шки я спрашиваю у вас?! — с особым акцентом на «ш» прошамкал ее архаический рот.
Признаюсь, я не нашелся, что ответить.
— Аполлинария Захаровна-а-а, — ласковым голосом пропел мой сосед по кабинету, — нету давно уж ваших кошечек, забрали их чужие люди. Идите домой, пожалуйста.
— Да Вы ш… што? Это же кош… шмар! — сердито проскрипела старуха. — Они же не смогут без меня. Найдите их немедленно! Где мои кош. шки?
Денис Зосимович не ответил, минутой ранее зазвонил телефон и он, взяв трубку, теперь негромко и сердито отчитывал кого-то за неявку по повестке.
Я тем более не готов был вступать в полемику с настырной старушенцией и принялся разбирать вещи на своем новоприобретенном рабочем месте. Перетаскав со стола на шкаф папки закрытых и приостановленных уголовных дел, место которых было в архиве, но там, по словам все того же Дениса Зосимовича, «прокурор себе погреб устроил личный и картошку хранит с капустой в мешках тут». Сложив в какую-то коробку пакеты с ножами, лоскутами ткани, бутылками, перчатками и еще черте какими предметами, я протер стол мокрой тряпкой, позаимствованной из совсем уж древних и ненужных вещдоков, после чего сгонял в соседний магазин, где был отдел канцтоваров и прикупил себе пару ручек, карандаш и пачку бумаги, потому как ничем подобным, как выяснилось, нас снабжать не собирались, точнее, собирались, но неизвестно, когда точно.
Весь местный «офисный» инвентарь состоял из старой печатной машинки, к которой я поначалу и подходить-то не рискнул, станка для сшивания томов уголовных дел, огромного допотопного дырокола и калькулятора, который, как несложно было догадаться, тоже когда-то являлся вещдоком по уголовному делу. Два видавших виды телефона и мой собственный пейджер — вот и вся оргтехника, имевшаяся в нашем распоряжении. Ни о каких компьютерах, принтерах и факсах, конечно, даже речь не шла. Ну ничего, думал я, протоколы можно и от руки писать, обходились ведь когда-то люди без современных технологических средств.
Зато на шкафу мне удалось обнаружить чудесную настольную лампу коричневого цвета. Хоть она и была, как многое здесь, старинной, зато солидной, массивной и работала, а значит, потеря зрения в ближайшее время мне не грозила. Хотя я и надел очки в первый день новой службы больше для солидности, чем для улучшения зрения, кабинет был сумрачный и темный настолько, что глаза сильно напрягались без дополнительно освещения, к тому же свет настольной лампы создавал некоторый уют. И конечно я уж вовсе не собирался светить ею в глаза подследственным, как иногда показывают в пошлых полицейских кинофильмах, что можно было бы предположить, а так просто, создавал себе интерьер.
Приведя наконец в порядок рабочее место, я с сознанием дела закурил и приготовился расспрашивать Дениса Зосимовича об особенностях жизни и службы «тут», но вдруг у меня на столе, вызвав ассоциации с известным стихотворением Чуковского, зазвонил телефон, и говорил там вовсе не слон, а наш прокурор Степан Валенти… э-э-э… Валентин Степанович, повелевший мне срочно зайти.
2
Вернулся я минут через пятнадцать, озадаченный первым поручением. Прокурор все с тем же отстраненным лицом и убегающим взглядом отписал мне материал для проверки в порядке статьи сто девятой уголовно-процессуального кодекса РСФСР (новый кодекс уже семь лет находился в стадии активного обсуждения, но пока так и не принят), и принятия решения о возбуждении уголовного дела, либо отказе в таковом.
Бесцветным голосом Валентин Степанович сообщил, что вот, мол, опять жалуются на оперативников райотдела, дескать, применяли меры физического и психологического воздействия на задержанного, а мама евойная — в смысле, задержанного, а не Валентина Степановича — волею судеб есть адвокат.
Зайдя в кабинет, я с удивлением обнаружил, что на коленях нашей старушки уже сложены пачкой тома уголовных дел, что, впрочем, никак не мешает ей по-прежнему спать, слегка посапывая и всхрапывая. Денис Зосимович, будто бы и не подымавшись с места, продолжал изучать какие-то свои бумаги, только стеклянная банка на его столе, служившая пепельницей, пополнилась окурками и воздух в комнате нависал соответствующий.
Спросив разрешения у старшего товарища, я открыл форточку, уселся на рабочее место и принялся звонить по телефону в уголовный розыск по номеру, указанному на листе со списком телефонов, который мне удалось раздобыть в приемной прокурора. Хриплый, не слишком вежливый голос ответил мне, что старший оперуполномоченный Выхин и оперуполномоченный Мельников на оперативном задании и когда появятся в отделе, неизвестно. Не успел я положить трубку, как дверь оглушительно хлопнула, словно от сильного порыва сквозняка, и в помещение вплыла женщина весьма внушительных габаритов. Она была одета, нет, правильнее сказать — наряжена — в высокую норковую шапку, которую несла на гордо поднятой голове как корону, норковую же шубу, что развевалась подобно мантии, и сапоги, грохотавшие по полу будто и не каблуками, а кованой подошвой или шпорами.
Прошествовав на середину комнаты, дама остановилась и окинула нас долгим повелительным взглядом, глаза её не сразу привыкли к полумраку кабинета. От грохота двери наша старушка проснулась, открыла было рот, чтобы выдать очередную тираду о «кош… шках», но, вероятно узрев в очертаниях гостьи признаки венценосной особы или как минимум губернаторши, быстро закрыла рот обратно и приготовилась внимательно слушать, напряженно прижимая к себе папки уголовных дел и даже немного выпучив от напряжения глаза.
— Вы должны немедленно разобраться с этим делом и наказать виновных! — громогласно потребовала визитерша от следователя Алексеева, безошибочно определив в нем старшего. — Пора уже прекратить этот милицейский произвол! Надеюсь, вы это понимаете?!
Денис Зосимович согласился с дамой, что давно пора с таким явлением кончать и указал на меня, как на делегированного от нашего учреждения драконоборца с произволом. Дама всем корпусом развернулась ко мне и предприняла новое наступление. Из многословной громогласной речи я понял, что именно она является мамашей физически и психически воздействованного объекта, а по совместительству адвокатом по фамилии Скрябина и по имени Людмила Васильевна.