Пошел дождь, не безжалостный, как в прошлое лето, а мягкий; от него наливалась пшеница и шептались листья. Выглянуло солнце и осветило паутину. Она повисла, словно драгоценная сеть с запутавшимися в ней звездами. Армориканцы так привыкли к своему дождливому климату, что не обращали на эти ливни никакого внимания. Они даже шутили, что семь сухих дней подряд — опасная засуха; ведь из-за нее увядает мох, которым они обросли.
Грациллоний, стараясь снять накопившееся за день напряжение, работал в комнате, отведенной под мастерскую, когда услышал вдруг возглас Верании. Он поспешил к ней и нашел ее в атрие. Тут же столпились взволнованные слуги. Входная дверь была открыта. В комнату вплывал воздух, несущий городские запахи — дыма и лошадиного навоза, к которым примешивались запахи зелени и земли. В дом вошли двое — мужчина и женщина. С них стекала вода. На полу образовалась лужица.
Грубая шерстяная одежда их потемнела от грязи. Грациллонию показалось, что к ним пожаловали беглые из леса. Крупный мужчина с окладистой бородой и давно не стрижеными волосами. Вооружен он был до зубов: ножи, меч, лук и палка с металлическим наконечником. Женщина завернулась в плащ с капюшоном. Видневшиеся из-под него тонкие щиколотки указывали на ее хрупкое телосложение.
Верания кинулась обнимать ее, капюшон свалился, и растрепанные волосы вспыхнули костром.
— Нимета! — заревел Грациллоний и бросился к дочери.
Какой худенькой она была! Казалось, он чувствует все ее ребра, бедная сухая рука беспомощно болталась, зато левая крепко сжала его плечо. Сделав шаг назад, он увидел чистую кожу, зеленые, как у кошки, глаза. Несмотря на долгий путь, она твердо держалась на ногах.
— Добро пожаловать, добро пожаловать, — захлебывался Грациллоний, поглупев от восторга. — Какая же долгая у вас была дорога! Но вот вы и дома. Как мы это отпразднуем!
Нимета перевела взгляд с него на Эвириона и придвинулась к молодому человеку. Он бросил палку, и она со звоном упала на кафельный пол. Взял Нимету за руку.
— Всю дорогу дождь. Да и проголодались. Виндолен хотел сходить для нас на охоту, но мы слишком торопились. Питались сыром да сухарями, что захватили с собой. Рвали в лесу ягоды.
— Да вы, должно быть, умираете от голода, — сказала Верания. — Что вы хотите сначала — поесть или принять ванну и переодеться в сухую одежду?
Они ей не ответили.
— Как дела? — спросил Эвирион у Грациллония и, вспомнив о его жене, перешел на латынь.
— Вы как раз вовремя, — ответил ему Грациллоний. — Послезавтра мы с Саломоном отправляемся в Воргий. Поедем с нами, если ты в состоянии. Ты нам очень нужен. Писал я тебе, что у тебя до сих пор есть и твой дом, и корабль? Все это было конфисковано и продано в городскую казну, но… Саломон оказался единственным покупателем.
Эвирион моргнул, а потом, хлопнув себя по бедру, захохотал.
— А ты, Нимета, должна остаться с нами, — сказала Верания. — У нас много места.
Она покачала рыжей головой:
— Спасибо, нет.
— Она будет со мной, — заявил Эвирион, почти вызывающе.
Грациллоний опечалился не так сильно, как мог бы предположить. Ведь они прожили в лесу вдвоем целый год. Оба молоды, красивы, их связала общая опасность…
— Мы собираемся пожениться, — сказал Эвирион.
Верания захлопала в ладоши.
— Ох, Нимета, это замечательно! Поздравляю, Эвирион. Все будут за вас так рады… — И тут же опечалилась. — Нет, боюсь, епископ скажет…
Нимета подняла голову и посмотрела на отца и мачеху.
— Я стала христианкой.
— Заявление прозвучало, как вызов. — Я готова принять крещение, как только Корентин согласится.
Верания расплакалась и опять обняла ее. Грациллоний неуклюже поздравлял ее, а потом, повернувшись к Эвириону, взял его за руку и, задыхаясь, сказал:
— Благодарю тебя. Ты в-вернул мне дочь.
Эвирион постарался улыбкой прикрыть смущение:
— Это было нелегко, сэр. Я ведь не миссионер. Нас объединили черные месяцы. Мы все говорили, говорили… и она захотела узнать обо мне все, обо всей моей жизни. И сама ничего не утаила. Ее жизнь была такой ужасной. — Он понизил голос. — Она боялась. И дело тут не в трусости. Смелее Ниметы нет никого. Душа ее была ранена, оттого все и произошло. Но постепенно рана эта стала затягиваться, и она поняла, что ей будет прощение.
— Выходит, боги Иса потеряли последнего своего почитателя, — сказал Грациллоний с нахлынувшим на него злорадством.