Выбрать главу

Судья Ло Бьянко прибыл через четверть часа, когда сигарет комиссар успел выкурить еще две.

Ло Бьянко бросил рассеянный взгляд и, поскольку мертвые не относились ко временам короля Мартина-младшего, сказал судмедэксперту:

– Делайте что хотите, все равно это дело давнее.

В каком ключе подать новость, «Телевигата» угадала сразу. В выпуске новостей в двадцать тридцать первым делом показалась взбудораженная физиономия Престии, и тот объявил о некоей сенсации, коей они были обязаны, как он выразился, «одной из гениальных догадок, которые делают комиссара Сальво Монтальбано из Вигаты фигурой, может быть, единственной в своем роде среди следователей острова и, почему бы и нет, – всей Италии». Он продолжил, напомнив, как комиссар арестовал при драматических обстоятельствах скрывавшегося от правосудия Тано Грека, кровавого мафиозного босса, как он обнаружил пещеру, приспособленную под склад оружия. Появились эпизоды пресс-конференции по случаю ареста Тано, где совершенно ошалелый и заикающийся тип, который отзывался на имя Монтальбано, с натугой связывал два слова. Престия продолжал рассказывать, как этот выдающийся следователь пришел к убеждению, что рядом с пещерой, где находилось оружие, должна была существовать еще одна, сообщавшаяся с первой.

– Я, – сказал Престия, – всецело полагаясь на интуицию комиссара, сопровождал его вместе с моим оператором Скириро Джерландо.

В этом месте Престия напустил на себя таинственность и задался сразу кучей вопросов: какими скрытыми паранормальными способностями был одарен комиссар? Что заставило его думать, будто за несколькими камнями, почерневшими от времени, скрывалась давнишняя трагедия? Может, взгляд комиссара, как у Супермена, был подобен рентгеновским лучам?

Монтальбано, который смотрел передачу у себя дома и уже с полчаса никак не мог отыскать пару чистых трусов, которые где-то же должны были быть, услышав этот последний вопрос, послал Престию в задницу.

Потом пошли впечатляющие кадры тел в пещере, и тут Престия ничтоже сумняшеся выдвинул свою гипотезу. Он не знал об отверстии в виске у мужчины и потому стал говорить о смерти от любви. По его мнению, влюбленная пара, чувствам которой противились семьи, заключилась в гроте, замуровала вход и умерла голодной смертью. Они устроили свой последний приют с помощью старого ковра, кувшина, полного воды, и, обнявшись, стали ожидать смерти. О плошке, полной монеток, он умолчал, это диссонировало бы с нарисованной им картиной. Личность обоих не установлена, продолжил Престия, дело было по меньшей мере лет пятьдесят назад. Потом другой ведущий принялся говорить о событиях дня: шестилетняя девочка, изнасилованная и забитая камнем одним из дядьев со стороны отца; труп, обнаруженный в колодце; перестрелка в Мерфи – трое убитых и четверо раненых; рабочий, погибший на производстве; исчезновение зубного врача; самоубийство коммерсанта, задушенного акульими займами, арест члена муниципального совета из Монтеверджине, обвиненного в скупке краденного, труп в море…

Комиссара прямо перед телевизором свалил глубокий сон.

– Алло, Сальво? Джедже это. Сейчас дай мне сказать и не перебивай всякой херней. Мне надо вот как с тобой увидеться, надо сказать тебе одну вещь.

– Лады, Джедже, сегодня же ночью, идет?

– Нету меня в Вигате, в Трапани я.

– И когда тогда?

– Сегодня какой у нас день?

– Четверг.

– Пойдет в субботу в двенадцать ночи на обычном месте?

– Слышь, Джедже, в субботу вечером я ужинаю с одним человеком, но прийти все равно приду. Если малость запоздаю, подожди меня.

Звонок Джедже, голос которого показался ему до того озабоченным, что у комиссара прошла охота его поддевать, разбудил его вовремя. Было десять часов, он включил «Свободный канал». Николо Дзито, – умное лицо, красные волосы и красные мысли, – открыл свой выпуск новостей сообщением о гибели на производстве одного рабочего из Фелы, который оказался заживо изжарен взрывом газа. Он привел целый ряд примеров, доказывающих, что по крайней мере девяносто процентов частных предпринимателей плюют с высокой колокольни на нормы безопасности. Затем он перешел к аресту чиновников государственной администрации, обвиняемых в ряде хищений, и воспользовался случаем напомнить зрителям, как сменявшие друг друга правительства пытались ввести законы, препятствовавшие нынешнему наведению порядка. Третьей темой, которой он коснулся, было самоубийство коммерсанта, обратившегося к ростовщику и задушенного процентами; меры против ростовщичества, принятые правительством, он оценил как совершенно неадекватные. Почему, задался он вопросом, правоохранительные органы всегда разделяли ростовщичество и мафию? Разве так уж много существует способов отмывания грязных денег? И наконец заговорил о телах, обнаруженных в пещере, но подал новость под особым углом, косвенно полемизируя с Престией и «Телевигатой». Некогда, сказал он, утверждалось, что религия – опиум для народа, в наши же дни следует говорить, что настоящий опиум – это телевидение. К примеру, с какой стати случившееся было представлено некоторыми как самоубийство двух отчаявшихся любовников, чувствам которых противились? Какие факты уполномочили кого бы то ни было выдвинуть подобный тезис? Их нашли голыми, – куда подевалась одежда? В гроте нет и следа какого бы то ни было оружия. Как они смогли бы покончить с собой? Уморив себя голодом? Ну конечно! Зачем рядом с телом мужчины стояла плошка с мелкими монетами, которые нынче, конечно, уже не ходят, но тогда имели покупательную способность: чтоб заплатить за переправу Харону? Правда, заявил он, заключается в том, что возможное убийство хотят изобразить как не вызывающее сомнений самоубийство, самоубийство романтическое. И в наше смутное время, когда тяжелые тучи собрались на горизонте, закончил он, измышляется подобная история, чтобы одурманить людей, отвлечь интерес от серьезных проблем на историю в духе Ромео и Джульетты, написанную, однако, автором мелодрам.

– Милый, это я, Ливия. Хочу сказать тебе, что я заказала билеты на самолет. Вылет из Рима, – значит, тебе нужно купить билет из Палермо до Фьюмичино, а мне из Генуи. Встретимся в аэропорту и сядем в наш самолет.

– Угу.

– Я заказала и гостиницу тоже, одна моя подруга, которая там была, говорила, что гостиница, хоть и не роскошная, но очень хорошая. Надеюсь, что тебе понравится.

– Угу.

– Вылетаем через пятнадцать дней. Я так рада. Считаю дни и часы.

– Угу.

– Сальво, что случилось?

– Ничего. А что должно было случиться?

– Мне не кажется, что ты в восторге.

– Да нет, ну что ты.

– Смотри, Сальво, если ты в последнюю минуту передумаешь, я все равно поеду и поеду одна.

– Ну вот.

– Да можно узнать, что с тобой происходит?

– Ничего. Я спал.

– Комиссар Монтальбано? Добрый вечер. Это директор Бурджио.

– Добрый вечер, я вас слушаю.

– Мне страшно неловко беспокоить вас дома. Я только что услышал по телевизору, что обнаружили два тела.

– Вы можете их опознать?

– Нет. Я звоню вот по какому поводу: по телевизору сказали об этом между прочим, а вам, может, будет, наоборот, интересно. Речь идет о собаке из терракоты. Если вы ничего не имеете против, я пришел бы завтра утром в управление с бухгалтером Бурруано, вы с ним знакомы?

– Только шапочно. В десять вам удобно?

– Тут, – сказала Ливия. – Хочу тут и прямо сейчас.

Они находились в каком-то подобии парка, тесно росли деревья. Под ногами у них ползали сотни самых разных улиток.

– Ну почему именно тут? Лучше вернемся в машину, через пять минут будем дома, а то вдруг кто-нибудь пройдет.

– Не спорь, дерьмо, – сказала Ливия, берясь за ремень его брюк и неловко пытаясь его расстегнуть.

– Я сам, – сказал он.

В мгновение ока Ливия сбросила одежду, меж тем как он еще выпутывался из штанов и потом из трусов.

«Привыкла, однако, раздеваться в два счета», – подумал он в приступе сицилийской ревности.

Ливия бросилась на влажную траву, расставив ноги, руками лаская грудь, и он услышал с отвращением звук десятков раздавленных ее телом улиток.