Выбрать главу

– Сальву, я так и чуяла, что ты ко мне заглянешь.

– К вам – это первый мой выход после больницы, – сказал Монтальбано, обнимая ее. [24]

Бедная Марианнина принялась тихонько плакать, беззвучно роняя слезы, и у Монтальбано увлажнились глаза.

– Возьми вот стул себе, – сказала Марианнина.

Монтальбано уселся рядом с ней, а она взяла его руку и погладила.

– Мучился он?

– Нет. Я понял, когда еще шла перестрелка, что Джедже уложили на месте. Потом мне это подтвердили. Думаю, он и не понял даже, что произошло.

– А правда это, что ты убил того, который убил Джедже?

– Так точно.

– Где он теперь ни есть, Джедже будет доволен.

Марианнина вздохнула, стиснула крепче руку комиссара:

– Джедже тебя ой как любил, как душу.

«Meu amigo de alma», – пронеслось в голове Монтальбано заглавие. [25]

– И я тоже, – сказал он.

– Помнишь ты, какой он был бандит?

Бандит, скверный мальчишка, бедокур. Потому что Марианнина явно имела в виду не последние годы и проблематичные отношения Джедже с законом, а времена более давние, когда ее младший братишка был еще ребенком – сорванцом и разбойником. Монтальбано улыбнулся:

– Вы помните, как он запустил петарду в медный котел, который лудил мастер, и с тем от взрыва родимчик приключился?

– А как в тот раз, что он вылил аж полную чернильницу чернил учительнице Лонго в сумочку?

Часа два проговорили они о Джедже и о его подвигах, неизменно касаясь эпизодов, которые относились максимум к подростковому возрасту.

– Поздно уже, я пойду, – сказал Монтальбано.

– Я б тебя пригласила остаться ужинать со мной, но еда у меня всё такая, для тебя, может, тяжелая слишком.

– Что у вас?

– Улитки в томате.

Это были те маленькие светло-коричневые улитки, что, когда засыпают на зиму, пускают жидкость, которая, затвердевая, превращается в тонкий белый слой и нужна, чтоб закрыть, закупорить отверстие раковины. Первым побуждением Монтальбано было с отвращением отказаться. До каких же пор будет преследовать его это наваждение? Потом, отбросив эмоции, он решил принять приглашение, бросив двойной вызов – и утробе, и психике. При виде тарелки, которая издавала тончайший запах цвета охры, он должен был сделать над собой усилие, но, когда он извлек булавкой первую улитку и попробовал, вдруг наступило освобождение: когда наваждение исчезнет, а меланхолия будет изгнана, не может того быть, чтоб и живот тоже не приспособился.

В управлении его задушили в объятиях, Торторелла даже смахнул слезинку.

– Уж мне-то знакомо, каково после возвращаться, когда тебя ранили!

– Где Ауджелло?

– В своем, вашем то ись, кабинете, – сказал Катарелла.

Комиссар открыл дверь, не постучав, и Мими, вскочив со стула за письменным столом, как если б его поймали с поличным, покраснел.

– Я тут у тебя ничего не трогал. Это только потому, что отсюда, знаешь, телефон…

– Правильно сделал, Мими, – отрезал Монтальбано, подавляя возникшее у него желание надавать пинков под зад тому, кто посмел усесться на его стул.

– Я сегодня же собирался зайти к тебе домой, – сказал Ауджелло.

– Зачем это?

– Чтоб организовать охрану.

– Чью?

– Как это чью? Твою. Нельзя же поручиться, что эти опять чего-нибудь не предпримут, коль уж в первый раз они промахнулись.

– Ты ошибаешься, ничего больше не случится, то есть со мной. Потому что, видишь, Мими, это ты виноват, что в меня стреляли.

Ауджелло, казалось, сунули в задницу провод высокого напряжения, такой он стал красный, его затрясло. Потом кровь у него отлила, куда неизвестно, потому что он пожелтел, как мертвец.

– Да что это тебе пришло в голову? – насилу удалось ему выговорить.

Монтальбано счел себя достаточно отомщенным за узурпацию его письменного стола.

– Спокойно, Мими. Я не так выразился. Хотел сказать, что это ты заварил всю эту кашу, в результате чего в меня стреляли.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Ауджелло, рухнув на стул и проводя носовым платком кругом рта и по лбу.

– Дражайший, ты, не советуясь со мной, не спрашивая, согласен я или нет, приставил агентов к Инграссии. Ты что себе думал, что он такой дурак, чтоб не заметить? Да он через полдня, и то много, уже знал, что за ним следят. Он, естественно, подумал, что это я дал такой приказ. Инграссия знал, что одну за другой наделал кучу глупостей, из-за которых я взял его на мушку, и тогда, чтобы набить себе цену в глазах Бранкато, который собирался его ликвидировать – телефонный разговор между ними ты мне сам передавал, – нанял этих двоих, чтоб меня убрать. Только его план потерпел фиаско. Тогда Бранкато, или кому-то, кто там за него, осточертели и Инграссия, и его сумасшедшие идеи – к этому следует приплюсовать и бессмысленное убийство бедного кавалера Мизураки, – словом, они приняли меры и стерли Инграссию с лица земли. Если б ты не заставил насторожиться Инграссию, Джедже был бы жив, а у меня не было бы этих болей в боку. Вот и все.

– Если дело обстоит так, ты прав, – сказал уничтоженный Мими.

– Обстоит именно так, можешь побиться об заклад.

Самолет приземлился очень близко к зданию аэропорта, пассажирам не было необходимости пересаживаться на автобус. Монтальбано видел, как Ливия спускалась по трапу, как шла, опустив голову, ко входу. Он замешался в толпе и глядел на Ливию, которая после долгого ожидания брала свой багаж с транспортера, грузила его на тележку и направлялась к стоянке такси. Накануне вечером по телефону они условились, что она доедет на поезде из Палермо до Монтелузы, а он ограничится тем, что придет встречать ее на вокзал. Однако он тогда уже решил сделать ей сюрприз, явившись в аэропорт Пунта Раизи.

– Вы одна? Можно вас подвезти?

Ливия, которая подходила к головному такси, разом остановилась, крикнула:

– Сальво!

Они обнялись, счастливые.

– Но ты великолепно выглядишь!

– Ты тоже, – сказал Монтальбано. – Вот уже больше получаса, как стою и гляжу на тебя, с тех самых пор, как ты вышла из самолета.

– Почему ж ты не показался раньше?

– Мне нравится наблюдать за тобой, когда ты существуешь без меня.

Они сели в машину, и Монтальбано тут же, вместо того чтобы завести мотор, обнял ее, поцеловал, взял ее за грудь, нагнулся и потерся щекой о ее колени, о живот.

– Давай уедем отсюда, – сказала Ливия, тяжело дыша, – а то нас задержат за непристойное поведение в общественном месте.

По дороге в Палермо комиссар сделал ей предложение, которое только в эту минуту пришло ему в голову.

– Остановимся в городе? Хочу показать тебе Вуччирию.

– Я ее уже видела. Гуттузо.

– Да эта картина – просто дрянь, поверь мне. Давай возьмем комнату в гостинице, побродим по городу, поедем в Вуччирию, поспим, а завтра утром отправимся в Вигату. Делать мне тем более все равно нечего, могу считаться туристом.

Добравшись до гостиницы, они изменили своему намерению только сполоснуться и бежать на улицу. Они не пошли гулять, а занялись любовью, потом заснули. Проснулись несколько часов спустя и повторили. Вышли из гостиницы, когда был уже почти что вечер, отправились в Вуччирию. Ливия была оглушена и захвачена голосами, зазываниями, выкрикивавшимися названиями товаров, говором, перебранками, молниеносными ссорами, красками, настолько яркими, что они казались ненастоящими, нарисованными. Запах свежей рыбы мешался с запахом мандаринов, вареных овечьих внутренностей, посыпанных сыром, так называемой меузы, с запахом жаркого, – и все это вместе составляло неповторимый, почти волшебный сплав. Монтальбано остановился у магазинчика ношеной одежды.

– Когда я учился в университете и приходил сюда есть хлеб с меузой, от которой сейчас у меня просто сорвалась бы с катушек печенка, на этом месте был единственный в мире магазин. Теперь тут торгуют одеждой, а в ту пору на полках – всех абсолютно – было пусто; хозяин, дон Чезарино, сидел себе за прилавком, на котором тоже совершенно ничего не было, и принимал клиентов.

вернуться

24

В оригинале Монтальбано обращается к своей бывшей учительнице, употребляя форму «Vossia», выражающую высшую степень почтения, это сокращенное «Vostra Signoria» – «Ваша милость», сохранившееся до сих пор на Сицилии; таким же образом обращаются к Монтальбано его домработница Аделина и ресторатор Калоджеро.

вернуться

25

Произведение португальского поэта Мариу ди Са-Карнейру (1890–1916).