– Вот ты и вырос, дружок, – произнес Счастливчик сиплым басом. – Скоро тебе восемнадцать. Совершеннолетие, как ни крути, от этого никуда не деться. Это накладывает определенные обязательства, но и дает определенные права.
Я тебе не дружок, подумал Сафа. Друг у меня был только один – Колька, и то вы у меня его забрали. Один я как перст на этом свете, и то вы мне покоя не даете.
Остался мне всего месяц в городе гулять, а вы уже тут как тут, псы смердячие.
Но вслух он не проронил ни слова. Еще Колян учил:
– К тебе будут соваться разные люди, давать советы, учить жить. Никогда ничего им не рассказывай и посылай на хер. Представь черепаху. Она жива, пока не высунула голову из панциря. А если высунет, от нее в миг останется только каска.
Счастливчик бубнил долго, потом видно прочухав, что ему внемлют лишь стены, пробуравил его свинячими глазками и буркнул:
– Я ведь знал твоих родителей.
Сафа вскинулся от неожиданного удара, нарочито не замечая этого, Счастливчик неспешно достал сигареты и закурил. Некоторое время он был занят лишь созерцанием выпускаемого дыма. Словно говоря:
– Глядите, чего я произвожу из дыма. А на то, что на меня уставился это щуренок, мне нет никакого дела.
Паузу он держал мастерски, не зная, что Сафа тоже умеет держать паузу. Как удар.
Улица дала ему ясное понимание того, что пауза это тоже метод давления. Если ты слаб и внутри тебя пустота, взятая в нужном месте, глубокомысленная пауза сломает тебя, прогнет, заставит елозить, пустить слезу в голосе и приспустить штаны. Это Сафа прочухал собственной шкурой, а что не дошло сразу, улица довела, поэтому он научился пропускать паузы мимо ушей. Пускай собеседник пыжится и надувает щеки. В конце концов, это его личное дело. Сафа в такие моменты не суетился, внушив себе, что пауза это есть то, что она есть – пустота, лакуна, пропуск в детализированном времени. Одним словом – хрень.
Счастливчик опять почувствовал, что переигрывает. Боров оказался чувствителен как датчик Бенсона.
– Твои родители были хорошие люди. Папа был докером в порту. Верно? Душевный человек. Мама в ЖЭКе работала, пока Иван Иваныч их не скупил.
И не разогнал к акульей маме, добавил Сафа. Но мысленно, господа. В этом вся хитрость.
– Они очень тебя любили, – продолжал тем временем Счастливчик задушевным басом.
Окстись, парень, какие могут быть задушевные разговоры с ментом, одернул себя Сафа. Но вопреки мысленным окрикам он слегка подтаял. Счастливчик был первым человеком после смерти родителей, кто их вспомнил, пусть их место будет в раю.
– Сколько себя помню, они всегда тебя берегли. Когда ты играл во дворе, окно было всегда открыто, чтобы ты был все время на виду, даже зимой. Это было так трогательно. Снег наметал целые сугробики под подоконник, – Счастливчик хрюкнул, заставив Сафу с ностальгией и даже со страстью вспомнить о заботливо припасенной в прихожке трубе. – Ты был самый чистый мальчик в детском саду, а когда пошел в школу, на тебе был всегда выглаженный с иголочки костюм.
Да, берегли, с неожиданной обидой подумал Сафа. Когда он остался один, то сделался словно голый. Как его в первые же дни не изнасиловали и не убили – одному богу известно. Единственная причина, по которой он выжил, было то, что никто не догадывался, насколько человек может быть идиот. Он ничего не умел, думал, что горячая еда сама появляется на кухне, а постельное белье все время остается чистым, даже если его не стирать полгода. Когда он оголодал и овшивел, некоторые элементарные вещи стали доходить.
Школу он бросил, когда понял, что пособия катастрофически не хватает на элементарные вещи. Нет, на элементарные хватало, опять возразил он себе. На дешевые батоны и соевую колбасу. Как-то не подразумевалось, что Сафа захочет развлекаться, ходить в кино и играть на компе. На его пособия полагалось трескать не слишком дорогие булки и сидеть дома. Когда он это понял, он послал школу на хер, вывел старую отцовскую тачку и стал "бомбить". При возможности приворовывая у пьяных клиентов. Житье стало вполне сносно. Если бы не ежедневное ожидание чертова судебного пристава, который приплелся, хотя он его и не просил об этом, и испортил ему настроение. Работу он предлагает, комиссию надо пройти.
Да пошел он со своей работой!
– Ты совсем меня не слушаешь, сынок? – внезапно спросил Счастливчик, Сафа аж вздрогнул, подумалось отчего-то, что этот мент удары наносит так же неожиданно, когда их совсем не ждешь. – Должен тебе признаться, Саша, я всегда тебя уважал, за твою аккуратность, но после постигшего тебя горя, зауважал еще больше. Знаешь за что? За то, что ты не опустился. Не продал квартиру, машину и не превратился в полностью опустившееся вонючее чмо. Ты остался собой. Ты сберег то, что дали тебе родители, да упокой господь их душу. Должен тебе признаться, я немного присматривал за тобой, и сердце мое обливалось кровью, когда ты бросил школу. Ты думал, что мы об этом не знаем? Наивный ты человек, органы не дремлют. И про то, что ты "бомбишь" мы тоже осведомлены. Мы сделали тебе скидку. И совсем не потому, что ты сирота и все такое. Знаешь почему? Потому что ты человек. Мы знали, что деньги нужны тебе для того, чтобы жить, а не для того, чтобы смешивать свою жизнь с дерьмом. Вот я и говорю, сынок, до сего дня ты жил достойно. С сегодняшнего дня у тебя начинается новый этап. Ты включен в списки согласно распоряжению номер семь тысяч бис, подписанного капитаном порта господином Темнохудом. Тебе необходимо пройти медкомиссию, подготовить справки.
Вот ты зачем приплелся, боров, зло подумал Сафа. Счастливчик нахмурил брови, и пошла новая пауза.
– Мы знаем, что тебе сейчас немного не по себе.
Ничего себе немного, я прямо обкакаюсь сейчас, подумал Сафа.
– Новое всегда страшит. В первый раз всегда страшно, как говорила маме дочке! – он коротко хохотнул, сделавшись еще неприятнее, видно, что ему не хочется смеяться, смех гулко бухнул в его необъятной бочке-груди. – Все будет отлично, сынок, оттуда еще жалоб не поступало, – он почувствовал, что фраза звучит двусмысленно, и поспешил поправиться. – У нас есть письма, где работники, уехавшие на вахту ранее, пишут о своих впечатлениях. Если тебе интересно, в мэрии их предоставят по первому требованию.
Он помялся, ожидая, что он раззявит пасть и поблагодарит. Не дождался, боров.
– Ну, в общем, это все, о чем я уполномочен с тобой поговорить, – он еще помялся и добавил. – До свидания.
Буду молчать, Сафа сжал зубы.
Счастливчик помялся, словно хотел попроситься сходить у него в туалет, но стеснялся.
– Вот еще что, – решился он, наконец. – В некоторых не слишком умных головах появляется глупая и глубоко порочная мысль игнорировать распоряжение номер семь тысяч бис. Ни к чему хорошему это не приводит. Ты теперь убедился, что мы знаем все. От нас нельзя скрыться. Я тебе не угрожаю, упаси Бог. Ты умный парень, не то, что эти придурки, решившие сломя голову бежать из города. Куда? – патетически воскликнул он. – Город блокирован постами спецмона. У патрулей имеются тепловые сканеры, вещь чрезвычайно эффективная особенно ночью. Спецмон ловит беглецов, словно слепых мышей. Я тебе не должен этого говорить, но ты мне симпатичен, сынок, я тебе открою тайну: мы не всегда успеваем отбить дурашек у спецмоновцев.
С неожиданной жадностью он изучил реакцию на его лице. Он впитывает и поедает мой страх, панически подумал Сафа. Жирный хочет разжиреть еще больше!
– Слушай, парень, если ты захочешь, мы могли бы куда-нибудь сходить вместе, – неожиданно предложил Счастливчик.
Трахаться хочет, удивился Сафа. Баб ему мало! Целый женский квартал. Не дают что ли жирному? Нет, в женском квартале дают всем. И еще он подумал о житье на новом месте по распоряжению номер семь тысяч бис. Бараки, наверное. Скопище мужиков без женской ласки. Приставать, наверное, будут. Надо будет нож с собой взять. А Счастливчику на всякий случай он сказал, что будет занят все ближайшие вечера.