— Ложные схватки! — успела оправдаться, до того, как Дима тревожно на меня посмотрел.
— Ложные? — удивленно переспросил, а сам неожиданно уткнулся носом в мою шею, шумно вдохнув и выдохнув, обдав ее горячим дыханием.
— Угу. Ну и что ты наделал? Смотри, я теперь как гусь ощипанный, обмурашил меня всю. — со смехом продемонстрировала ему руку, покрытую крупными, мурашками.
— Ты моя то! — Дима прижал меня к себе, я обняла его в ответ.
Раньше сжала бы его крепко, на сколько сил хватит. Сейчас лишь аккуратно, жалея, что не сделала этого раньше. Сразу слезы покатились, от одной лишь секундной мысли, что этого могло уже никогда не случиться.
Дима каким-то чудом понял, что я плачу, хотя я не издала ни звука. Слезы от осознания возможной потери, просто молча скатывались по щекам.
— Ну не плач заяц, все же хорошо. Я жив, ну немного не здоров согласен, главное, что ты еще с животиком. И не вздумай с ним расстаться раньше, чем меня выпишет врач и раньше, чем мы с тобой распишемся, поняла? — Дима отстранился, утер мои слезы и смотрел на меня словно ждал согласия или отказа.
А я не могу ничего сказать. Понимаю, что слово скажу и разревусь уже в истерике. Только и смогла что согласно кивнуть, шмыгая носом.
— Вот и договорились наконец-то. — Дима вновь вернул меня в свои объятия тут же добавив; — Я все хочу обсудить с тобой, как мы дочку нашу назовем? Есть идеи? — от важности вопроса, стало сразу же как-то легко, слезы тут же отступили, самое же время обсудить имя ребенку.
— Виктория, может быть? — была неуверенная, а какое-то время вообще, думала назвать ребенка Сашей.
Подошло бы и девочке, и мальчику, но то был глупый, недолгий порыв.
— Победа! Очень хорошо, ей подходит.
Дима едва успел одобрить мой вариант, как в палату вошел лечащий врач, в сопровождении Анатолия Дмитриевича и медсестры. Я пересела в кресло у окна, Диму медсестра заставила лечь.
— Ну что вы удумали Дмитрий? Вчера еще сознание три раза теряли, сегодня мне сказали, что вы уже на выписку собрались. Так вам даже вставать опасно, не то, что ходить. — лечащий врач навис над Димой, со строгим, не терпящим возражений взглядом.
— Да понял я, понял. Долго еще? — Дима щелкнул пальцами по стойке для капельницы.
— Месяц — это минимум. — от этих слов Дима нахмурился.
— Я не могу, у меня вот, жена скоро рожает. Неделя — это максимум! — серьезно заявил Дима, а я едва сдержала смех, торгуется.
— Не собираюсь с вами торговаться. Уважайте чужой труд Емельянов. Вас, между прочим, три бригады врачей, почти сутки оперировали. Столько крови в вас донорской влили, еще месяц вас выхаживали не для того, чтоб вы угробились через недельку, едва на ноги встав. Как вы себя чувствуете? Рука сильно болит? — все отчитывал его, проводя параллельно осмотр, а медсестра, крутилась, с другой стороны, цепляя датчики, сорванные Димой, еще до нашего прихода.
— Терпимо. — ответил он, но судя по тому, с каким трудом и опаской ложился, хмуря брови, Дима врал.
— Лена, еще обезболивание к капельнице добавьте. — врач был более проницательным, чем Дима умел врать.
Кто бы только его удержал в этой больнице. Уже через неделю, Дима, усыпив нашу бдительность своим безропотным нахождением там, явился в квартиру.
Дмитрий.
Очнулся от кошмарного сна. Лежу на асфальте, а меня давит огромный БелАЗ. С трудом открыл глаза, сон развеялся, только ноющая боль во всем теле и жгучая, с правой стороны, никуда не ушли. Надо мной люди в белых халатах столпились. А я лежу и понять не могу, живой я или умер. Если живой, полечили меня или еще не успели, если умер, почему тут Аня…вон в уголчке стоит, губы кусает. Сердце так рвануло, задохнулся от боли, от дурацкой мысли что мы теперь на том свете. И вкуса крови еще не чувствую. А понять не могу, это, потому что живой и полечили или потому что умер и на том свете кроме боли ничего не ощущаешь.
— Дмитрий! Дмитрий вы меня слышите? Сюда смотрим. Все в порядке. — какой-то тип, в белом халате ослепил по очереди каждый глаз ярким светом.
— Ирина Александровна, колем, чего ждете то? Сердечного приступа до кучи? — судя по всему это и был врач.
Мучали меня еще несколько минут, вкололи много уколов и капельницу.
— Пять минут. — врач обратился к Ане и вышел со всеми, оставив нас наедине.
Пробежался взглядом по Аниной фигурке, под белым халатом виднелся живот, его и искал. Большой, на много больше того, который я помнил. Только и дошло до меня, что лежу я тут уже хер знает сколько. Аня уже присела на край кровати. Так плакала, утыкаясь лицом в ладонь, так хотел ее к себе прижать и не отпускать никогда, думал ведь не увижу ее никогда больше. Черт ведь знает, как оно там, на том свете. А какое там обнять, едва говорить мог. Рот словно клеем заклеили. Но мой невнятный вопрос Аня поняла, все рассказала.