— А-а-а! — летело над поселком. — А-а-а…
Выл ураганный ветер, тяжелой дробью сыпал град, прибой рычал, как полчище львов, а из клуба на поиск уже выходили люди.
Рассказы
«Подвиг»
Шла к концу ночная вахта. Впрочем, моряки теплохода «Игарка» в этом полярном рейсе отличали день от ночи лишь по обеду, приготовленному к двенадцати ноль-ноль поварихой Нюрой.
Судовые часы показывали три часа тридцать минут, когда матрос Вьюгин заметил на льду что-то белое, живое.
— Стоп! Да это же медвежонок! — воскликнул он, наводя резкость бинокля. — Поймать бы…
Вьюгина никто не слышал, так как второй матрос ушел будить смену, а штурман находился в штурманской.
«Поймать…» — эта мысль уже не давала покоя.
Вьюгин еще раз осмотрел горизонт и, убедившись, что мамаши нет, принял решение. Он спрыгнул на темно-синий пак и зигзагами от тороса к торосу двинулся в сторону намеченной цели.
«Вот это будет сюрприз, — рассуждал он. — Втащу в каюту к Нюрке. Уж этот подарок в иллюминатор не выбросит».
А медвежонок, не чуя беды, шел к пароходу: его очень привлекало черное чудовище. И он впервые видел двуногое существо, которое неуклюже пряталось за пологим торосом. Медвежонок потянул носом.
«Глупый, — подумал Вьюгин, прижимаясь плотнее к холодной глыбе, — идет сам прямо в руки. Сейчас я его сцапаю. Ну иди, иди», — мысленно подгонял он зверя, и когда медвежонок подошел близко, Вьюгин, напружинившись, прыгнул. Крепкие матросские руки утонули в густой белой шубе.
— Попался голубчик… Не вырвешься. — Вьюгин опоясал медвежонка ремнем.
На баке «отбили склянку», ее звон пролетел над льдинами, подстегнул Вьюгина.
«Пора сдавать вахту. Это хорошо», — подумал он.
Но вдруг он вспомнил, что второпях не сбросил трап, а на трехметровую высоту борта без него не подняться.
— Эх, черт, какая досада. Придется поднимать аврал. Да иди же ты, бестия! — поддернул он медвежонка.
Но владыка Севера тормозил всеми четырьмя, оказывая упорное сопротивление.
Несмотря на вечный холод, Вьюгина пробил пот. Но он с не меньшим упорством волок свою добычу.
А сзади бесшумно и быстро бежала мать. Она почуяла человека и готова была разорвать любого, кто посмеет обидеть ее дитя. Старая медведица настигала матроса.
Вьюгин не оглядывался. Его заботил лишь трап, которого не было за бортом. Он очень сожалел, что из-за торопливости теперь смазывалась ярко нарисованная картина встречи, пропадал тот эффект, на котором строилось покорение непокорной.
«Эх, торопыга, торопыга, — ругал он себя. — Теперь вся толпа увидит медвежонка, и никакой неожиданности, никакого сюрприза. Медвежонок станет общим, как песик Юнга, и Нюра будет давать ему лакомый кусочек из амбразуры камбуза. И тогда уже эту романтическую девчонку ничем не прошибешь».
А Нюра была хороша. Невысокая, симпатичная, круглая и румяная, как свежеиспеченная пышка, с ямочками на щеках.
Еще во Владивостоке, когда Вьюгин узнал, что пришла новая повариха и увидел ее, он скорехонько смотался на рынок и купил лучший букет цветов. Правда, дарить открыто постеснялся и завернутые в газету цветы пролежали весь день в каюте, пока он ловил момент, чтобы вручить их девушке. Отдал сверток лишь поздно вечером, да и то сунул неловко в руку.
А поутру увидел свой подарок на причале против ее иллюминатора. Увядшие и пожелтевшие цветы поведали ему о безответной любви, брошенной под ноги портовым грузчикам.
«Ничего, — решил Вьюгин. — Узнает, что я заочно в мореходку поступил, полюбит. А, может быть, — размышлял он, — ей нравятся смелые? Конечно же девушки любят сильных и отважных. Но где совершить подвиг, если нет ни войны, ни пожара, ни наводнения…».
Рейс предстоит долгий, в Полярку, Северным морским путем. Конечно же с заходами в Певек, Амбарчик, через Карские ворота — в Архангельск.
«Не видать мне берега полгода, а то и больше, — думал Вьюгин». — А если не завладеть сердцем Нюрки, то… Вон Витька, тоже матрос, ничем не лучше меня, а она ему всегда улыбается. Он только и делает, что на гитаре брякает, блатные песни поет. А девки его любят. Дуры».