— Иди, Сокжой! — посылает Аппакыч собаку. Оставшись на сухом месте, кричит: — Эй-эй! Сапоги бросай! Сапог оставишь — ногу вытащишь. Ногу вытащишь — сам вылезешь! Три шага идти, крепкая земля будет. Костер разожгу, греться будем! Э-эх!
Но Добробаба не слушает. Он выдергивает рукав из пасти Сокжоя и вопит:
— Убери пса-а! У-утопит! Пошел вон, проклятый! Пшел!!
— Плохо говоришь, Шнурок. Ай плохо! Собака на берег вытащит. Аппакыч помогать будет.
— Да убери ты пса, идиот! Руку подай. Ру-у-ку-у!..
Аппакыч только головой покачивает.
— Жадный Шнурок… Сапоги жалеет. Сокжоя прогнал, совсем плохо.
А Добробаба кричит, надрывается:
— Помоги! Утону-у-у!!!
— Зачем утонешь? Мелко там, — ворчит Аппакыч.
Но раздевается. Кухлянку снять надо — сухая будет, торбаса тоже — тепло в торбасах держится.
Раздевшись, входит в воду и сразу погружается по пояс.
— У-ух! — выдохнул шумно. — Иду!.. У-ух! Шибко холодно.
Осторожно, шаг за шагом коряк приближался к Добробабе. На расстоянии вытянутой руки от него почувствовал, как ноги засасывает трясина.
— Стой там! — кричит Добробаба. — Стой, а я обопрусь.
Добробаба, подавшись вперед, крепко цепляется за плечи Аппакыча. Он чувствует, как ил отпускает его.
— Стой, дед! Держись! — торопливо бормочет Добробаба. — Я выбираюсь. — И, обойдя Аппакыча, ступает на твердый грунт.
Он видит, что коряк не может выдернуть ноги и подбородок деда уже касается воды. Но помогать некогда. Добробаба замерз, посинел, ему надо на берег.
— Выбирайся, дед! Выбирайся! Собаку зови! Собаку-у!
Добробаба непослушными, окоченевшими пальцами снимает с себя одежду, зубы выбивают барабанную дробь. Вот и сброшено белье. Добробаба направляется к одежде Аппакыча, но грозное рычание Сокжоя останавливает его.
— Ры-р-р… — Губы пса высоко вздернуты. Пасть приоткрыта. Желтые большие клыки так и лезут из красных десен.
— Нельзя! — кричит Добробаба и останавливается, скованный страхом.
Только пес уже не рычит и не смотрит на него. Он слышит захлебывающийся голос Аппакыча:
— Сокжой, подь! Сюда! Сюда!
«Хорошо, что старик одного со мной роста, — думает Добробаба, — а то бы околевать мне в мокрой одежде. А-а, хорошо. Теплая кухлянка».
Добробаба чувствует, как живительное тепло разливается по телу, возвращая ему жизнь и гибкость. В пальцы вернулась сила, окреп голос, пропала холодная дрожь.
Добробаба сжимает и разжимает кулак, берет ружье, переламывает, дует в стволы.
Аппакыч усиленно работает руками, но голова его часто окунается в воду. Силы покидают старого коряка.
Сокжой подплыл вовремя.
С доброй хорошей улыбкой вышел охотник на сушу.
— Тьфу, тьфу,… — отплевывается он, — много воды выпил, тонул немножко. Совсем замерз — сосулька одинаково. Греться надо. Большой костер надо.
— Какой тебе костер? — ответил Добробаба, собирая в рюкзак выжатую одежду. — На вот мою телогрейку, надевай, пока не обледенела. Да бежим скорее. Дома греться будешь, дома! Давай, давай! Тут бежать-то всего два километра. Ружье твое я понесу, а ты вот рюкзак с бельишком.
Добробаба накинул мокрую телогрейку на голые костистые плечи Аппакыча.
— Бежим, дед, бежим! Ну живо, живо!
… Солнце за горы пряталось — небо краской красило. Утки быстро летели кормиться на ночь. Воздух весенний ломким ледком позванивал.
Аппакыч мелкими шажками бежал по тундре. На кочках лежал снег, а под ногами хлюпала ледяная вода.
Султан
— Убью проклятого! Убь-ю!!! Чтоб ему глаза повылазили!
Егор поднял задавленную курицу, потряс ею, будто взвешивая: «Э-э…» — и бросил на землю.
— Скоко? — грозно спросил жену.
— Две, да и то старые. Все равно в суп пошли бы! Чего злиться-то?
— Злиться, злиться… Волк в своих местах и то не режет, — бушевал Егор, — пришибу! Где он, подлый? Где?!
Егор ринулся к собачьей будке.
— А все ты виновата — хороший да пригожий, а теперь вот расхлебывай! Я б его прикончил еще тогда, когда он кочета задавил. Если собака начала шкодить — это уже не собака.
— Неужто соседей не было? Из окон, поди, выглядывали, ан нет, чтобы подскочить. Злорадствуют. Чужое кому жалко! Эх, люди…
Егор в сердцах сплюнул и узкими злыми глазками уставился на жену.
Мария молча положила в ванну задавленных кур.
«Сам виноват, — думала она. — На чужих натравливал. Чуть в огороде заметит, скорей Султана с цепи и — взять! А пес, он что… Вчера чужих, сегодня своих. Ему все одно — курица да курица. Глуп еще да молод. Опять же Егор виноват, цепь не наладил, а теперь убьет собаку».