По-чешски первая строчка этой песни звучит чуть иначе:
«В битве великой если падем мы…»
Земляки и родственники Иосифа уже давно звали его погостить на родину. В 1938 году все четверо, дождавшись летних каникул у ребят, поехали туда, откуда почти четверть века назад ушел молодой чешский солдат.
Сегодня, наверное, каждый школьник сможет рассказать о расстановке политических сил в Европе в тот трагический год, о беспримерной наглости Гитлера, о предательской позиции «умиротворения агрессора», проводимой правительствами Англии и Франции, о нерешительности чешского президента Эдуарда Бенеша, о частях Красной Армии, сосредоточенных у границы СССР для оказания братской помощи чехословацкому народу, готовому под руководством левых сил и, прежде всего, коммунистов защищать родину и свободу до последней капли крови. Чехословацкая армия была тогда прекрасно вооружена — это оружие фашисты использовали потом против тех, кто не захотел помочь защитникам республики, заводы Чехословакии могли конкурировать с заводами Круппа и Тиссена — они стали поддерживать военную промышленность Германии, вдоль границ республики были построены мощные оборонительные сооружения — в 1945 году немало советских и чешских солдат погибло при их штурме. И никто не знает, сколько английских и французских летчиков погибло от огня пушек и пулеметов, сделанных в Чехословакии, сколько бомб, выпущенных моравскими заводами, упали на Лондон и Ковентри, на кварталы Варшавы, на корабли американского и английского флотов. За предательство правителей всегда платят народы, платят рядовые солдаты, платят старики, женщины, дети, платят своей кровью…
Люди, не желавшие отворачиваться от правды, понимали это и до войны. Я говорю так не только потому, что хорошо помню то время сам, не только потому, что об этих годах немало написано, но еще и потому, что мне запомнился рассказ прекрасного томского педагога Юлия Натановича Вольфенгаута, жившего в те дни в Чехословакии:
«Сначала надо уточнить, в каком именно государстве я родился. До восемнадцатого года Черновицы и вся эта часть Буковины были австрийскими и мой родной язык — немецкий. Потом пришли румыны. И если вы хотите узнать, что такое шовинизм в кристаллизованной форме, то надо представить те времена в Буковине. В магазинах — таблички «Говорите по-румынски», в школе за два-три слова, сказанные по-немецки, — исключение минимум на три дня… Закончил школу я в тридцатом году. Хотелось стать инженером, но осуществить эту мысль в Румынии было абсолютно невозможно. По двум причинам. Во-первых. Тогда в Румынии существовал один-единственный политехнический институт в Бухаресте и из периферии, из провинции, я вряд ли поступил бы в этот привилегированный институт. Вторая причина — моя национальность. Некоторые уезжали в Бельгию, Францию, даже в Швейцарию, но это было связано с большими расходами. Наиболее подходила Чехословакия, высокоразвитая промышленная страна, и стоимость жизни там была невысокая. Я поступил в институт в Брно. Там было много студентов-болгар (в Болгарии тогда вообще не было, по-моему, приличного технического вуза), студентов из Венгрии, Польши в основном потому, что в этих странах уже был фашизм.
12 марта 1938 года — это был последний год моей учебы в институте — армия Гитлера вошла в Вену. Еще через месяц Австрия перестала существовать — она была объявлена Остмарквосточной провинцией тысячелетнего рейха. Но между Веной и Брно 120 километров, на автомашине два часа… Черная тень густо легла на Чехословакию. К тому же было тогда там немецкое меньшинство, руководимое… да, Конрадом Генлейном, я вспомнил имя этого учителя гимнастики, фюрера судетских немцев. Они наглели изо дня в день. Вот сегодня по радио передавали, что в США одиннадцать процентов негров, но представлены они в конгрессе менее чем одним процентом. Немцев в Чехии было не более десяти процентов, я не помню точно, можно в справочниках уточнить. Но напуганное Гитлером чешское правительство предоставляло им все возможности проявления своих национальных интересов. Конкретно. В Брно было два политехнических института — один чешский, один немецкий. В Праге знаменитый Карлов университет и немецкий университет. В Брно государственный театр пять дней в неделю играл для чешской публики, а два дня — для немецкой, но немцы имели еще и свой театр. Немецкая пресса была представлена несколькими изданиями, но в 1938 году к ним прибавилось еще одно — газета «Der Tag». За месяц или два до ее выхода появились плакаты, узенькие полоски бумаги, написано — я вам цитирую по-немецки — «Der Tag» kommt!» — «День» придет!». Но все понимали, что читать надо иначе: «Наступит день!», наступит страшный день!