Ограбление евреев продолжалось даже после их убийства. В частности, уже в послевоенные годы места, где ранее находились лагеря смерти (те же Треблинка или Белжец), стали центром притяжения местных жителей, которые перекапывали территорию и искали золото и другие предметы. Ведь многие обреченные на смерть выкидывали свои ценные вещи, не желая, чтобы они достались нацистам. Теперь их поисками занимались мародеры. В некоторых случаях жители не останавливались ни перед чем: например, директор кирпичного завода, располагавшегося около Белжеца, нанял группу «ныряльщиков», которые работали около выгребных ям лагеря смерти и приносили весьма богатую добычу. В отчете двух польских чиновников, которые посетили в сентябре 1945 г. Треблинку, содержатся следующие сведения: «Нужно упомянуть, что на территории, где находится Тремблинка, господствуют чудовищные отношения. Население, обогатившееся золотом, вырытым из могил, занимается грабежом и ночными нападениями на соседей. Мы пережили огромный страх, когда в одной халупе, в нескольких сотнях метров от той, где мы ночевали, женщину жгли огнем, добиваясь таким способом, чтобы она выдала место, куда спрятала золото и ценности»[36].
Не многим лучше ситуация складывалась и на территории оккупированной Литвы, где в годы оккупации были убиты 200 тыс. евреев, т. е. 97 % их предвоенной численности. Эти убийства совершались преимущественно литовскими коллаборационистами, причем нередко соучастие в преступлениях мотивировалось экономическими причинами. Как в дневниках подметил местный житель К. Сакович: «Для немцев 300 евреев — это 300 врагов человечества, для литовцев же это — 300 пар обуви, белья и т. п.»[37]. В 2017 г. книга литовского общественного деятеля Р. Ванагайте «Свои» вызвала в стране широкий резонанс, т. к. ее цель состояла в том, чтобы показать роль именно литовских националистов (в том числе и чествуемых сегодня как национальных героев) в политике уничтожения[38].
Эта проблема актуальна и для других территорий бывшего СССР. Так, российский историк Л. Симкин приводит следующие отрывки из уголовного дела, которое рассматривалось военно-полевым судом 8-го гвардейского танкового корпуса в январе 1944 г. в отношении ряда советских коллаборационистов. В частности, речь идет о Е.Г. Устинове, 1905 г.р., выходце из семьи крестьян-середняков, маляре, который в конце сентября 1941 г. активно помогал немцам выявлять и расправляться с теми евреями, которые пытались избежать гибели в Бабьем Яру: «Вечером я нес ведро вина к себе на квартиру… По пути я услышал шум в садике и вернул туда. Подойдя ближе, я увидел, что люди закапывают пойманных евреев. Увидев это, я оставил ведро с вином своему сыну Николаю, а сам сбегал за лопатой и стал помогать закапывать. Всего мы закопали 6–7 человек, некоторые из них были еще живы»[39].
Другая страница истории Холокоста, которая стала раскрываться сравнительно недавно, это судьбы евреев-солдат и офицеров Красной Армии, оказавшихся в германском плену. Это особая категория жертв национал-социализма, испытывавших на себе преследования, направленные как против евреев, так и против красноармейцев. Как пишет П.М. Полян: «В немецкий плен в годы войны попало в общей сложности 200 000 военнослужащих-евреев из различных стран. Но только военнопленных из СССР (как и Польши) Германия вывела из-под защиты международного права. После 22 июня 1941 г. немецкая политика по отношению к евреям-военнопленным и её нормативная база претерпели качественное изменение. Она проводилась в контексте сплошного выявления и последующей тотальной ликвидации всего еврейского населения. Хронологически первыми жертвами расстрелов среди пленных красноармейцев стали комиссары и евреи. Так, политкомиссар Зарин из 178-го строительного батальона, взятый в плен 22.6.1941 123-й пехотной дивизией вермахта, в тот же день был расстрелян в 20.35. Подчеркнем, что непосредственными убийцами были военнослужащие регулярной немецкой армии»[40].