Во время пасхи 1942 года, отправляясь на заре в Курув, я увидел эсэсовцев, окруживших городок. Я предупредил своего брата, потом тех, кого встретили и вернулся в Боровик.
На следующий день какой-то крестьянин мне сказал, что все еврейское население было выслано в Конска-Воля. А также немного позже я узнал, что все вывезенные, перед отправкой в Собибор, оставались запертыми в течение трех дней без еды и воды. А также я узнал, что Авигрод Яков, отказавшись сесть в поезд, был убит на перроне и что дочери Менделя Розенблата удалось послать какого-то молодого поляка вслед за составом и тот сообщил, что поезд направился в сторону леса, расположенного в стороне Хелма, недалеко от реки Буг.
После первого большого угона населения, официально в Куруве должно было остаться только тридцать евреев, работавших у меховщика. Нескольким семьям, однако, удалось спрятаться, но ненадолго. Еврейское население было угнано в первую пятницу после пасхальных праздников 1942 года. За этим угоном последовал следующий угон еврейского населения всей области, в том числе и моей семьи.
Во время пересылки мы сделали остановку в Ополе, где нас загнали в синагогу. По дороге в Ополе удалось убежать только Хаиму Пезаху, его жене и детям. Ополе был транзитным центром перед отправкой в Собибор. Однажды эсэсовцы из Пулавы под предлогом тесноты и отсутствия гигиены отослали детей и женщин в загородные бараки. Двое из моих четверых детей тоже были угнаны. Почти сразу после этого произошла другая облава, которой мне удалось избежать, но в которой я потерял жену и одного из моих детей. По возвращении моего последнего ребенка, сына Иосифа (Юзефа), мы решили присоединиться к нашей семье. Впрочем, очень скоро последовала третья облава и в синагоге Ополе польские евреи были заменены чехословацкими.
Мы шли колонной к вокзалу. На дороге <…> стояла шеренга крестьян, вооруженных лопатами. Увидев в толпе хорошо одетого человека, они указывали на него немецкому или украинскому охраннику, давая ему бутылку водки. Тогда тот вытаскивал из рядов указанного человека и убивал его, как за попытку к бегству. Крестьянин, купивший еврея, брал тогда его одежду, сапоги и все, что было на нем.
<…> нас ждал поезд. От 120 до 130 человек силой запихнули в вагоны и поехали в Собибор. По приезде были отобраны 100 человек, в число которых попал мой сын и я. Две тысячи других заключенных были помещены в лагерь № 3. На следующий день эсэсовцы спросили: «Кто умеет готовить еду?». Мы с сыном подняли руки. Мы остались, а 98 других были переведены в лагерь № 3.
Техника, предназначенная для умерщвления, была так хорошо замаскирована, что почти еще в течение 10 недель, я думал, что другие, пришедшие со мной, находились в трудовом лагере. На кухне, где я работал, мы варили суп для заключенных 3-го лагеря. Украинские надсмотрщики приходили за кастрюлями. Однажды в мучной шарик я положил записку на иврите: «Братья, сообщите нам, что стало с теми, кого перевели в лагерь № 3?». Ответ ко мне пришел в записке, приклеенной на дне чугуна: «Было бы лучше, если бы вы об этом не спрашивали. Здесь они все были задушены газом, и мы должны были их похоронить.»
Я сказал это двум своим друзьям — Леону Фельдхендлеру и Суломо (Шломо) Гольдштейну. Но вместе решили ничего не говорить другим, чтобы не заставлять их страдать еще больше, чем они страдали сейчас.
Однажды украинец Коцевадский из Киева, следящий за порядком на кухне, прошептал мне: «У меня есть друзья среди русских партизан и план, чтобы нас всех освободить.» Я никак не реагировал, потом посоветовался с Фельдхендлером и Суломо. Мы решили ничего ему не отвечать. В другой раз Коцевадский доверился мне: «Я еду в Хелм к своему другу. Если немцы меня спросят, скажи, что я в лагере». Когда он вернулся, мы сказали, что никто его не спрашивал. <…>
Отравление
На кухне для заключенных нас работало 13 человек, двое работали на кухне для эсэсовцев и двое на кухне для украинских нацистов. Мы хотели найти отраву, которая подействовала бы через 3–4 часа после приема пищи. За эти 3–4 часа партизаны приблизились бы к лагерю, потом соединившись с заключенными, разрушили бы Собибор. Но из Майданека пришел приказ, не позволяющий больше работать заключенным на кухне эсэсовцев. Мы вручили деньги Коцевадскому, чтобы он их отдал партизанам. И однажды он убежал.