Вдруг сзади послышался всплеск, и по воде пошли круги. Фыркающий малыш неожиданно оказался возле берега, зашлепал руками и пополз по тине, словно некая примитивная амфибия.
На мгновение удивившись, Энхтуйя покачала головой. Речной бог отверг ее жертвоприношение, посчитав недостойным. Затем ведьма подошла к ребенку и поставила на ноги. Малыш громко, во весь голос, заплакал, а Энхтуйя засмеялась, убрала воду с его обнаженного тела краем ладони и нежно, словно мать, прочистила нос от слизи кончиком платья. Затем она взяла уродливую ручку в свою и повела несчастного обратно в лагерь.
Орест оглянулся на суровую и безразличную реку, которая только что играла с ребенком, а потом выбросила на сушу. Сегодня бог решил не убивать. Энхтуйя не противилась приказам реки или земли. Но грек чувствовал, как нечто появляется на поверхности воды — холодное, словно вечерний туман. День был теплым и, как казалось, ясным. Но там, посреди высокого тростника и камыша, Орест, этот непроницаемый, невозмутимый человек, дрожал всем телом, будто увидел такое, чего лучше бы не видеть.
Позже тем же утром, если бы кто-нибудь наблюдал, то заметил бы, как Орест решительно направляется к шатру Аттилы. Через несколько минут оттуда донесся голос разгневанного кагана, а потом верный спутник вылез наружу и пошел прочь. Его губы побелели от ярости.
Позже можно было бы увидеть, как Орест и Маленькая Птичка что-то обсуждали вдвоем около лошадей. Спустя некоторое время они замолчали, опустив головы, словно в великой печали.
Аттила приказал построить другой деревянный дворец для себя и каганской семьи, и гунны не покладая рук трудились в течение многих дней, желая побыстрее закончить возведение нового жилища.
Маленькая Птичка становился все более и более высокомерным. Однажды вечером у костра, когда каган сидел рядом, он запел одну из сказок о Таркане — герое, о котором знали все поколения кочевого народа гуннов. По словам шамана, Таркан был человеком глуповатым и мудрым одновременно, как и многие цари и правители. Сначала он жил только в палатке. Но потом стал таким могущественным и так прославился, что Астур, его отец, сделал для сына дом из прочного дерева, с перемычками из чистейшего золота, со стенами, покрытыми слоновой костью, украшенными яшмой, халцедоном и различными редкими видами драгоценных камней. Великолепный дом, дворец, не уступающий ни одному, каким хвастались колонисты. Но Таркан, житель юрты, зажег внутри огонь, прямо в середине, и заснул рядом, выпив слишком много кумыса. Он проснулся, уже объятый пламенем! Герой выбежал наружу, крича и завывая, попав под дождь, поскользнувшись в грязи и забарахтавшись. Потом начал горько жаловаться и спрашивать Астура, почему тот выбрал для обитания такую смертельную ловушку. И Астур заговорил с небес: «Глупый герой, я подарил тебе самый замечательный дом, который бог когда-либо создавал для человека. Но, как и все гунны-кочевники, ты станешь странствовать. У тебя никогда не появится дома, ты всегда будешь обитать в шатре и пасти стада. Бродяга — вот ты кто на этой земле, который презирает крестьян и города и которого столь же презирают живущие в них люди».
Раздался еще один голос. Это был Аттила.
— И они будут твоими врагами, а ты станешь их врагом. И вечная война начнется между кочевниками и колонистами за каждую пядь земли, пока не разразится война на краю света.
Словно закончив свою партию в соревновании певцов, Аттила вскочил на ноги, отряхнул от пыли одежду и невозмутимо направился в новый величественный деревянный дворец. Вожди и избранные со смехом стали расходиться.
Но Маленькая Птичка не смеялся. Он сказал:
— И они примутся за змей.
А потом он тихо добавил — так тихо, что слышал только Орест:
— И принесут в жертву невинную кровь.
Глава 3
Карательная экспедиция
Стояла весна, когда новости достигли Рима и Константинополя. На границе у Дуная неугомонные варварские племена снова стали проявлять нетерпение. Теперь дикие скифы и гунны снова разбили лагерь на равнине Транспаннонии. Люди, которых они выгнали, бежали на запад в Германию или за реку в поисках убежища в приграничных городах Аквинк и Карнунт. Но лишь немногие рассказывали ужасные истории. Казалось, загадочные степные кочевники просто решили в этом году перезимовать на плодородных пастбищах возле Тисы. Особых причин для беспокойства не возникало. Они производили впечатление бесцельно блуждающих бродяг — словно листья, подхваченные осенним ветром. Оснований видеть какой-то великий план не было, поскольку те варвары просто не умели такие планы строить. Они жили, не руководствуясь здравым смыслом или законом, признавая лишь свои примитивные обычаи и соблюдая ужасные кровавые ритуалы.
Только один слушатель воспринял новости иначе — Галла Плацидия, находившаяся в Равенне. Она сказала, что, вероятно, план существует. Некий великий план, уже начавший осуществляться. Императрица поинтересовалась, по-прежнему ли верховным вождем гуннов являлся тот, кого зовут Аттила. Вестник этого не знал. Галла Плацидия дважды ударила его, но вестник по-прежнему не мог дать ответа. Галла сердито прошипела что-то о недостатке сообразительности и исчезла из комнаты.
Позже в тот день Валентиниан сидел в своих личных покоях и ел свежие белые трюфели из лесов Умбрии.
Его мать вошла без предупреждения. Позади, неся большой свиток на длинном деревянном шесте, следовал придворный писец, который родился в Пании, скромном и незаметном маленьком городке во Фракии. Сам писец, благодаря своей усердной и безупречной службе в течение многих лет, высоко поднялся по карьерной лестнице в Византии — так высоко, что его часто отправляли в Равенну, как сейчас. Кое-кто считал эти нередкие и кажущиеся порой ненужными назначения и передвижения туда-сюда между дворцами средством, с помощью которого Западная и Восточная империи следили друг за другом. А тот чиновник, который имел право проникать повсюду, точно являлся шпионом. Но писец всегда вежливо склонял голову, узнав о подобных нелепых догадках, и прибегал к самому надежному из друзей — молчанию.
Некоторое время он служил главным писцом в управлении Святой Щедрости, а также писцом в консистории, фиксирующим звания, после чего был назначен заместителем главного писца в консистории. Эта должность, справедливо заметим, открывала немало возможностей, но требовала ответственного отношения.
Но позвольте мне не хвастаться. Лишь то… О, как я желал, чтобы мои престарелые родители могли увидеть тот день, когда я вошел во дворец самой императрицы Галлы Плацидии! Как бы они гордились, как бы сияли от радости и кивали седыми головами, слушая рассказы сына о придворных делах и интригах во время редких визитов домой, в маленький городок Паний, где лучи солнца согревают зеленые оливковые склоны. Но этому не суждено сбыться: оба родителя уже безмятежно спали под тем зеленым склоном. А члены моей семьи, если бы они существовали, служили бы писцами, секретарями и управляющими императорского двора.
Благодаря своей известной всем надежности и сдержанности я оказался в то время в непосредственной близости от Галлы Плацидии. Без сомнения, это являлось великой привилегией, хотя и не всегда удобной. Часто приходилось спать ночью на правом боку, что являлось менее любимой позой. Это случилось с тех пор, как императрица несколько раз огрела меня по левой щеке, и теперь ее стало невозможно положить на соломенный тюфяк. Однако все соглашались: Галла Плацидия била своих подчиненных не так часто, как когда-то.
Сейчас она была старой женщиной, которой скоро исполнится шестьдесят лет. Хотя императрица старалась поддерживать царственную осанку и не опускать голову на плечи, она уже не могла не сутулиться, словно несла на своих хрупких плечах огромный вес. Кожа ее была очень бледной и чистой. Солнечные лучи не прикасались к ней в течение шести десятков лет. Но вокруг холодных зеленых глаз образовалось много мелких морщин, а узкие твердые губы казались еще тоньше, чем обычно. Прошли годы с тех пор, как муж в последний раз разделил с Галлой ложе, и она считала, что материнство не оправдало ожиданий. Да и у какой матери грудь могла бы вздыматься от радости при виде такой дочери, как Гонория, носящая нелепое имя, и такого сына, как император Валентиниан III? Сына, который, как говорили, не раз пытался отравить мать, оставив ее впоследствии рыгать и стонать в спальне. Они никогда не разговаривали друг с другом, только ссорились.