— Как? Так? — спросил Аттила. И в мгновение ока схватил палку у старика и толкнул его на землю. Чанату показалось, будто он услышал, как что-то захрустело, пока тот ударился о твердую землю. Затем Аттила очутился верхом на старике и стал колошматить по костлявой худой спине со всей мочи. Под шквалом ударов тот мог только съеживаться и умолять о пощаде.
Аттила снова выпрямился, сломал палку о поднятое бедро несчастного и уронил две половинки в пыль.
Вождь помог девушке встать на ноги и кинул на нее быстрый взгляд.
— Иди в женскую кибитку. Скажи, что это я послал тебя. Там хорошо о тебе позаботятся. Сейчас ты моя.
Девушка смотрела на говорившего испуганными глазами.
— Иди, — сказал Аттила, подталкивая ее.
Девушка ушла.
— Разбираюсь с домашними неурядицами своих людей! — заворчал гунн, бросая взгляд ей вслед. — Я думал о чем-то более высоком, когда мечтал стать каганом.
Чанат захохотал:
— Вы добры к женщинам.
Они двинулись дальше, оставив старика лежать в пыли.
— Добр? — пробормотал Аттила. — С добротой это не имеет ничего общего. Я хочу, чтобы из чрева той женщины родились хорошие воины.
Утром вдова, жившая в палатке, находящейся на краю лагеря возле загона для лошадей, подошла к двери и увидела грека, молча сидящего на коне. Он протянул ей красивую серебряную вазу.
Лицо женщины осунулось и потемнело от горя. Она взяла вазу и заглянула внутрь. Там был прах. Вдова повернулась, не говоря ни слова, и исчезла в палатке.
На рассвете Аттила и воины уже оказались на равнине, намереваясь поупражняться в стрельбе.
— Вы или научитесь стрелять так, как ваш каган, — сказал он, — или кончики ваших пальцев сотрутся до крови во время подготовки.
Аттила оставил избранных и поехал дальше с Чанатом и Орестом.
Большие заячьи глаза Ореста бегали по степи, словно грек ждал, что тень самих Эриний появится из-за горизонта — тень покрытых грязью мстительниц из Тартара, у которых из глазных яблок сочилась кровь, а в волосах извивались змеи. Такими они, наверное, явятся к состарившемуся Оресту, когда придет время. Как правило, Эринии являются, чтобы отомстить за убийство родителя или дяди обиженным блудным сыном.
Но прежде Орест всегда производил впечатление осторожного человека с неопределенными мыслями. Или же со вполне ясными, но живущего в неясном мире. Через тридцать лет странствий по неизведанным безлюдным местам он вернулся вместе с хозяином, не веря ни во что, кроме неизменности небытия.
Наконец Аттила осадил лошадь, и все трое сели и посмотрели на далекий горизонт.
— Мой отец… — начал он.
— Не спрашивайте, прошу вас, — ответил Чанат. — Прошу, не надо.
— У Руги не было ни сыновей, ни дочерей.
Чанат отвернулся.
— Старый каган страдал каменной болезнью. Это, скорее всего, случилось, когда пришло двадцатое лето его жизни.
Серое небо степи стало тускнеть и приобретать теплый оттенок в лучах солнца. Откуда-то издалека донесся звонкий писк пятнистых сусликов. Пыль виднелась на далеком горизонте — вероятно, там пробегало стадо сайгаков. А может, всего лишь демоны ветра.
— До этого Руга и моя мать…
— О, не спрашивайте, мой каган.
Ночная тьма начала рассеиваться, и небо из темно-серого стало светлым, а затем и синим, словно днем. Как дорогая шелковая одежда синего цвета, которая была на вожде Руге, когда тот сделал последний вдох и умер…
Аттила повернулся и кивнул Оресту. Как всегда, грек уже знал, что тот имеет в виду. У этих двоих даже не возникало необходимости говорить на своем, понятном только им, языке, словно старым друзьям. Им едва ли нужны были слова.
Орест пришпорил коня и поскакал вперед, направляясь на юг, к поселениям за низкими холмами.
— Мой господин, можно спросить — кто?..
Аттила посмотрел на него, не мигая.
— Моя семья, — ответил он.
Поздно вечером два дня спустя, проехав много миль, Орест вернулся обратно, весь в пыли и изнуренный, сопровождаемый странной вереницей из женщин и мальчиков. Мальчики постарше, которым пошел второй десяток, ехали на собственных лошадях, а те, кто помладше, а также женщины, путешествовали в крытой повозке, рассматривая раскинувшийся впереди лагерь.
Живущие в палатках, в свою очередь, глядели на них с любопытством, а затем — с удивлением. Общее количество прибывших оказалось сложно определить, но все сходились на том, что видели шесть мальчиков, столько же девочек и столько же женщин.
Аттила забрал еще две больших палатки из центра лагеря и в одну отправил своих шестерых сыновей. Им было от семнадцати до четырех-пяти лет, и самый младший заплакал, когда его отлучили от одной из женщин. Аттила сел на лошадь и стал смотреть, как они идут. В другую палатку он велел отвести женщин. Тем временем все заметили, что среди прибывших — пять жен и восемь дочерей. Вновь удивленный гул пробежал по толпе. Пять жен для кагана — дело обычное. Но для того, кто странствовал по пустынной Скифии тридцать лет, обладать пятью женами и не дать такой семье распасться, защищая от любого проходящего мимо разбойника, казалось едва ли возможным. Какая-то сила, должно быть, охраняла их…
Убедившись в крепком телосложении сыновей и красоте дочерей, все направили взоры на жен. Даже они вряд ли являлись бесполезными придатками грязного гарема разбойника. Самые старшие смотрели свысока, словно правительницы, возраст же самой младшей жены равнялся возрасту старшей дочери. Без сомнения, новый каган был великим вождем.
Впереди всех шла женщина, которая, вероятно, являлась ровесницей своему мужу. Ее походка была грациозной и неторопливой, глаза — темными и большими, волосы небрежно перехватывала лента. Платье оказалось простой шерстяной накидкой коричневого цвета, а единственными украшениями служили лишь два скромных золотых кольца в ушах и золотая цепочка на лбу. Своим высоким ростом и стройной фигурой женщина напоминала владычицу, но ее красивое, тонкое лицо говорило о долгих годах невзгод и странствий по пустыням, а вовсе не о размеренной жизни во дворце. Вокруг прекрасных глаз уже появилось множество едва заметных морщинок, кожа натянулась на широких и высоких скулах, длинные темные волосы поседели на висках.
Каган что-то крикнул, но никто не понял ни слова. Женщина остановилась, посмотрела на своего господина и хозяина и улыбнулась. В ее улыбке чувствовалось тайное торжество. Она подошла к Аттиле и отправилась в большой синий шатер позади. Остальные жены — те, кто был моложе, красивее, еще мог выносить и родить ребенка — смотрели ей вслед. Затем они двинулись к новому шатру.
— Как зовут его первую жену? — прошептал Чанат Оресту.
Некоторое время Орест молчал. Потом с полуулыбкой ответил:
— Ее зовут Чека. Владычица Чека.
Когда спустилась ночь, она долго лежала на спине возле мужа, скрестив на груди руки. Лицо женщины покрылось испариной, а на губах играла улыбка, словно у юной девушки.
— О, великий шаньюй, — прошептала Чека, посмотрев на Аттилу с мольбой и широко открыв глаза. — О, мой великий господин, мой могучий лев, мой искуситель, мой неистовый вождь и завоеватель! Ты соскучился по мне за те последние несколько дней?
— Гм, — пробормотал Аттила, закрыв глаза.
Чека засмеялась.
Когда она проснулась через час, рядом никого уже не было.
…Кровь кагана бурлила. Время пришло, необузданные желания вырвались из-под контроля, неутолимая жажда покорить мир вновь не давала ему покоя. Безоружный, Аттила выехал в одиночестве на равнину, воздел руки к небу под звездами и стал молиться отцу Астуру, который являлся создателем всего сущего и наблюдал за жизнью внизу. В молитве Аттила ни о чем не просил: то, чего он хотел, у него сейчас было, а то, чего еще не хватало, должно скоро появиться.