Но Даль пришел слушать слова. Слова, прибаутки, пословицы мечутся по мастерским. Прорываются сквозь гул, треск, скрежет. Слова токарей, смолокуров, канатчиков.
Случается — повезет. Мастер махнет рукой: «Отдыхай!»
— Эх, в трубочку табачку — все горе закручу!
Сходятся в кружок. Пока трубочка дымится, и сказка скажется, и правдивая повесть, что позамысловатее всякой сказки.
Даль едва успевает записывать. Со всей Руси слетаются в Николаев слова.
Николаев — город молодой. На благо растущего Черноморского флота заложен в конце восемнадцатого столетия как порт и судоверфь. Городу-верфи требуются мастера. Из разных губерний приходят они, заселяют окраины.
Даль все чаще помечает в тетрадках: мск, тмб, каз, ряз, пск, твр. То есть слово московское, тамбовское, казанское, рязанское, псковское, тверское.
Рабочие неграмотны. Они должны бы с подозрением относиться к «барину» с тетрадкой, который записывает то, что они говорят. Но Далю здесь доверяют. Чем он заслужил доверие? Незаискивающей простотой? Общительностью? Наверно, бьющей наружу любовью к слову этих людей, искренним уважением к их делу.
Мастер выколачивает трубку о каблук.
— Курил турка трубку, клевала курка крупку: не кури, турка, трубки, не клюй, курка, крупки. По местам, ребята!
И Далю пора.
Утром капитан снова выйдет на шканцы, прикажет сниматься с якоря. Старший лейтенант поднесет ко рту рупор: «Свищи наверх». Боцман выхватит дудку, свистнет над грот-люком. И сразу топот, топот, все бегом — ютовые на ют, шканечные на шканцы, баковые на бак, а марсовые замрут у бортов, держась одной рукой за ванты. Загрохочет якорная цепь. Ветер разгладит паруса. Первая волна, пока играючи, поддаст в борт. И мичман Даль, побледнев, начнет считать дни до той минуты, когда снова упадет в воду могучий двухсотпудовый якорь.
Ничего не поделаешь — служба. Кормят мучительные кусочки времени, проведенные в море, а не счастливые часы охоты за словом. Надо служить.
Ремня мочале не порвать. Горшку с котлом не биться.
По волне и море знать.
Тихо море, поколе на берегу стоишь.
Иди в море на неделю, а хлеба бери на год.
Не верь морю, а верь кораблю.
Без лота — без ног; без лага — без рук; без компаса — без головы. Морем плыть — вперед глядеть.
Плывучи морем, бойся берега.
Узнавай матроса по заплатам.
На воде ноги жидки.
Ума за морем не купишь, коли его дома нет.
И большой реке слава до моря.
Ветром море колышет, молвою — народ.
Велика телега об одном колесе: сама не катится, а вокруг света обвозит.
(Корабль; одно колесо — штурвал.)
О «ВРЕДЕ» ПОЭЗИИ
Служба Даля на Черном море закончилась неожиданно.
Даль не перенял у отца яростной вспыльчивости, зато унаследовал способность заводить недоброжелателей среди сильных мира сего.
Недругом Даля-отца был император Павел, врагом Владимира Даля стал главный командир Черноморского флота адмирал Грейг.
И все оттого, что Даль, никудышный, подверженный морской болезни младший офицер, смел сочинять стихи и пьесы.
Даль поддался опасной страсти еще в корпусе. Таясь от грозного ока воспитателя, запечатлевал на бумажных клочках свои первые строфы.
В Николаеве мичман Владимир Даль слыл среди флотских изрядным стихотворцем. Любители с успехом разыгрывали его комедии.
Слава «сочинителя» — недобрая слава. У начальства «сочинитель» вызывает подозрения. Зачем офицеру писать стихи? И если, вместо того чтобы жить как все, он пишет стихи, не способен ли он еще на что-нибудь худшее? Вот это «не как все» и раздражает в «сочинителе». Тот, кто пишет стихи, живет, думает и видит иначе. А начальству надо, чтобы все одинаково. Поэтому «сочинителя» стараются держать в шорах.
Для Даля «сочинительство» обернулось совсем плохо.
Отец, Иван Матвеевич, таскал заряженные пистолеты, однако стрелять не пришлось. Владимир Даль, безоружный, стоял под прицелом равнодушных, мрачных, колючих глаз.