— Однако надо нам выучиться говорить по-русски и не в сказке…
Даль подхватил, что-то пытался сказать о «Борисе Годунове» и «Повестях Белкина». Он еще не знал ничего об «Истории села Горюхина». И не знал, что на рабочем столе Пушкина лежит рукопись «Дубровского»; герой пока носил имя Островский. Из-под пера Пушкина уже появились на свет и заговорили по-своему и старый кучер Антон, и Архип-кузнец.
Вдруг дверь скрипнула, отворилась. Пушкин сорвался с дивана — как ветром сдуло, — почти не хромая, бросился к двери: «Жена!»
(Далю послышалось: «Женка».)
Темное облачко неслышно проплыло по комнате.
— Вот, душа моя, позволь тебе представить: Казак Луганской, сказочник, он же доктор Владимир Иванович Даль. Подумай, хочет клеймить меня каленым железом!
— Я очень рада, мосье Даль.
Наталья Николаевна стала объяснять что-то Пушкину; кажется, собралась куда-то ехать, — Даль не прислушивался. Отметил только, что выговор у нее тоже московский, однако несколько испорченный французским и светской привычкой произносить слова холодно, с ненатуральным выражением.
Она тотчас ушла. Пушкин помрачнел, уже не улыбался. Сидел в уголке дивана сутулясь, подперев кулаком подбородок. Изредка прерывал Даля быстрыми замечаниями. Даль всякий раз удивлялся: именно это вертелось у него самого на уме, да не находил слов, чтобы высказать точно.
Он захотел развлечь Пушкина — вспомнил своего попавшего в плен верблюда. Пушкин не засмеялся; он как-то по-особому внимательно посмотрел на Даля.
Пушкин сказал:
— Ваше собрание — это еще совершенно новое у нас дело; оно давно занимает меня.
Поднялся с дивана, сильно хромая, подошел к шкафу, стал показывать Далю тетрадки с записями народных песен: их пели в Михайловском, на базаре во Пскове, на ярмарке в Святогорском монастыре.
— А пословицы — от воронического попа Лариона, по прозвищу Шкода. Великий знаток!
Повертел листок в руках.
— Ну, это крошки. Взгляните — разве что вам сгодятся.
Пушкин опять как-то по-особому посмотрел на Даля.
Произнес тихо, словно сам себе:
— Нужен верблюд…
Даль глянул на него удивленно и беспокойно.
Пушкин снова сел на диван, прямо против Даля. Заговорил раздумчиво:
— Собрание ваше — не простая затея, не увлечение. Дело на всю жизнь. Вам можно позавидовать — у вас есть цель. Годами копить сокровища и вдруг открыть сундуки пред изумленными современниками и потомками. Однако запасы тяжелехоньки. Нужен надежный верблюд, чтобы нести их в будущее…
И неожиданно рассмеялся — весело и добро.
…Шел снег. Петербургский, мокрый, шел вдоль проспектов. Даль поднял воротник (только нос торчал), навстречу ветру понесся по Гороховой. «Вам можно позавидовать — у вас есть цель…» Каково! Искал рукавицы, а они за поясом. Искал коня, а сам на нем сидит. Даль не заметил, как отмахал полквартала не в ту сторону.
Ну и дела!
Лапти растеряли, по дворам искали: было пять, а стало десять.
ДОРОГАМИ ПУГАЧЕВА
Бердская слобода стояла на реке Сакмаре, в семи верстах от Оренбурга. Она была окружена рвом и обнесена деревянным забором — оплотом. По углам оплота размещались батареи. Во время долгой осады Оренбурга здесь была ставка Пугачева.
Чтобы стать свидетелями новой встречи Даля с Пушкиным, нам придется из осени 1832 года перешагнуть сразу в осень 1833-го, а из петербургского дома на углу Гороховой и Большой Морской — в далекую Оренбургскую губернию, которая, как свидетельствует старинный путеводитель, представляла собою площадь, сходную по очертаниям с латинскою буквою S, утолщенною в средине.
19 сентября 1833 года Даль и Пушкин ехали из Оренбурга в Бердскую слободу.
Пушкина привела сюда работа над «Историей Пугачева». Даля еще ранее, весною того же года, забросила переменчивая его судьба.
Даль все еще не успел найти ни постоянного места жительства, ни постоянного места службы, даже профессии. Теперь он стал чиновником для особых поручений при оренбургском военном губернаторе.
Далю за тридцать: по представлениям того времени, он человек немолодой. Перед отъездом в Оренбург он женился. Отныне он будет жить более оседло: за двадцать пять лет чиновничьей службы сменит всего три города.
Семь верст до Бердской слободы — недолгий путь. Кибитка катится резво.
Пушкин оживлен, весел, разговорчив. Его будоражит тысячеверстное путешествие, осень будоражит. Настает его пора — он чувствует. Сердце у него колотится порывисто, чуть-чуть кружится голова, немеют кончики пальцев. Ощущения обострены: приложит ухо к земле — услышит, как трава растет. Задыхаясь свежим степным воздухом, от которого, как от ключевой воды, ломит зубы, говорит Далю: