В зале поднялась буря негодования, но, похоже, судья именно этого и добивался.
«И зачем он это делает? — подумал Коллекционер. — Наверное, ему просто нравится играть на чувствах толпы. Впрочем, какая может быть логика во сне?»
11. Дождавшись, когда публика утихнет, судья продолжал:
— Итак, я вижу, что вы все-таки требуете исполнения приговора. Что ж. Это как будто не противоречит закону, — и еще раз повторил, как бы в задумчивости: — Как будто не противоречит. Только вот кто будет это делать? Как видите, судебные исполнители отказываются. Хотя, конечно, они не имеют право отказываться. Это их прямая обязанность. В конце концов, они давали присягу. Как быть? Не можем же мы их заставить?
— Заставить! — закричали из публики.
— Подряжались — пускай выполняют!
— А то ишь, развоображались. А если так каждый будет: «хочу — не хочу»?
— Да, пожалуй, придется-таки заставить, — со вздохом сказал судья. — Ведь в противном случае я вынужден буду их уволить за публичный отказ от исполнения своих служебных обязанностей, а Степану Сергеевичу придется возбудить против них дело об административном правонарушении. Ничего не попишешь, закон есть закон, и приказы надо выполнять, даже они кажутся не совсем приятными… Между прочим, именно так поступили воспитатели сыновей царя Ахава. Об этом те, у кого есть четвертая книга Царств, могли прочесть в этой книге. Когда новый царь Ииуй воцарился в Израиле, он велел этим воспитателям принести головы наследников бывшего царя. Вполне понятное решение. Должен же он был как-то обезопасить себя от их будущих притязаний на престол. Тем более, что наследников этих было ни много ни мало семьдесят человек, и жили они в другой местности, в Самарии. Так что уследить за ними было практически невозможно. Вот он и подумал: не будет ли лучше, если их головы полежат пока у него? А то мало ли что. Иными словами, это было сделано в целях безопасности и порядка. Нетрудно восстановить ход его рассуждений, я думаю, он рассуждал так: «Хорошо еще, если они просто придут и прогонят меня из Изрееля, хотя, возможно, и убьют. Но все равно, это — только полбеды. Этим дело не кончится. Покончив со мной, они начнут разбираться друг с дружкой, делить престол. Ведь их — семьдесят человек! А это — гражданская война. Народ Израиля и без того достаточно настрадался, так что пусть уж лучше их головы пока что полежат у меня, на всякий случай. Они еще молоды, подрастут, поумнеют, тогда посмотрим». Ну, скажите, разве это не мудрое решение?
«Мудрое!» — единодушно подтвердила публика.
— И, думаю, оно было не только мудрым, но и вполне законным, — продолжал судья. — Хотя я, конечно, глубоко не изучал законов того времени, но думаю, что Ииуй, прежде чем издать этот указ, посоветовался с народом, и народ, безусловно, его поддержал. Но посмотрим, что же сделали воспитатели, получив письмо Ииуя? Они, совсем как наши судебные исполнители, тут же добросовестно приступили к исполнению его распоряжения. Но, придя к своим воспитанникам, обнаружили, что головы не отделяются. Это вполне понятно, поскольку Ахав, еще будучи царем, много грешил, за что весь его род уже заранее был проклят. Что тогда делают эти воспитатели? В отличие от наших строптивых исполнителей, которых мы с вами только что заслушали, эти воспитатели, уж не знаю почему, то ли из страха перед новым властителем, а то ли желая перед ним выслужиться, даже не подумали поставить его в известность о вновь открывшемся обстоятельстве, а, просто-напросто взяли и убили всех царских сыновей — семьдесят человек! — а их головы положили в корзины и отослали в Изреель. Каково?
Ответом ему была гробовая тишина: публика оцепенела от ужаса под впечатлением рассказа о гибели сыновей Ахава.
— По-видимому, уже в самый последний момент эти преступные воспитатели поняли, что перестарались, потому и побоялись явиться лично, — продолжал судья. — Разумеется, это дело не сошло им с рук. Как они ни прятались, но Ииуй впоследствии их разыскал и казнил, всех до единого. В Писании так прямо и говорится: «не осталось ни одного уцелевшего». Но представьте, каково ему было, когда ему принесли головы убитых! Окровавленные, синие, с выпученными глазами! Семьдесят мертвых голов! В корзинах, как какие-нибудь дыни! В первый момент он даже не смог ничего сказать. Он просто велел разложить головы на две груды у входа в ворота, до утра, чтобы весь народ видел, какое совершено злодейство. Но представляю себе, как он провел эту ночь: ведь головы были отделены по его личному распоряжению. Да и людям, думаю, было не по себе. Вряд ли в эту ночь кто-нибудь и спал в Изрееле. Небось, рвали на себе волосы, обвиняли себя и друг друга. А наутро Ииуй вышел и сказал народу: «Вы невиновны. Вот я восстал против государя моего и умертвил его, а их всех кто убил?» После этого и было принято решение разыскать воспитателей и беспощадно их истребить. Но лично я не хотел бы оказаться на месте этого Ииуя.
Судья сделал паузу, чтобы публика могла еще раз во всех деталях представить себе, что это значит — отделить голову, которая не отделяется естественным способом, после чего самым будничным и деловым тоном сказал:
— Так вот, я и говорю: раз уж исполнители ни в какую не соглашаются, может, в виде исключения, оставить их в покое? Не заставлять? Все-таки случай неординарный. Может, найдутся добровольцы, которые согласятся привести приговор в исполнение?
Публика продолжала хранить напряженное молчание.
12. И вдруг в тишине отчетливо прозвучал негромкий голос учителя Сатьявады.
— Миямото-ши! — позвал он.
— Я здесь, учитель, — откликнулся из задних рядов Миямото Мусаси.
— Подойди ко мне, дорогой Миямото. Только не забудь захватить свой самый острый самурайский меч. Тот, который ты называл Душой Воина, помнишь?
— Он всегда при мне, Учитель, — с неожиданной робостью ответил Миямото-ши.
— Очень хорошо! Иди сюда.
— Иду, Учитель.
В полной тишине были слышны только легкие шаги Миямото.
— Ты слышал приговор суда, Миямото? — спросил Учитель, когда Миямото приблизился.
— Слышал, Учитель.
— А приговоры суда надо исполнять. Разве не так?
— Не знаю, Учитель, — неуверенно произнес Миямото.
— Что значит «не знаю»?! — сурово сказал Сатьявада. — Кто твой Гуру? Я или Застежкин?
— Вы, Учитель.
— И я тебя спросил: «Разве не так?» Что ты должен был ответить?
— Так, Учитель, — дрожащим голосом проговорил Миямото.
— Громче!