Даже издали было видно, что у нее дрожат губы.
14. — Еще бы, такие перегрузки! Не каждый и мужчина выдержит, — сказал один из слушателей своему соседу.
— Разве в работе дело? Ей работа только в радость. Она и не с такими перегрузками справлялась, — отозвался тот. — Железная женщина.
— Да и я не о работе. Я о нервных перегрузках, — уточнил первый.
— Тогда верно, я согласен. Такие перегрузки действительно не каждый выдержит.
— У меня когда жена ушла к этому Сатьяваде, — продолжал первый, — так я две недели ничего делать не мог.
— Небось, и вещи с собой забрала?
— Само собой. И хоть бы только вещи, а то ведь все подчистую, как у них водится. Даже ножи столовые. Нечем было хлеба нарезать.
— Как же вы такое допустили?
— А что я, по-вашему, должен был делать?
— Ну, не знаю… Как-то воспрепятствовать.
— А как препятствовать? Вы, видно, сами не сталкивались, потому так говорите. У нас, между прочим, и милиция была, при милиции все и происходило.
— И что же милиция?
— Да ничего. По закону, говорят, раз она ваша жена, значит, имущество общее, как хотите, так и делите. Не можете сами поделить — идите в суд. А мы — не суд, мы — охрана правопорядка, мы дележом не занимаемся. Наше дело — проследить, чтобы вы друг друга не поубивали… Это что касается барахла: телевизор там, холодильник, чайник электрический, музыкальный центр, и все такое прочее, что совместно наживали. А что касается вещей — так она у меня заранее, еще с вечера, все востребовала, как бы в шутку, такая игра у нас с ней была. Ну я и отдал, не сообразил. А пока я спал, они все потихоньку вывезли. Утром проснулся — в голове ни бум-бум. Ни принтера, ни компьютера, ни фотокамеры, не говоря уж о мелочах — ножницы там, топоры, отвертки. Особенно жаль готовальню — она у меня была старинная, дедовская, можно сказать, реликвия. После этого — какой уж дележ! Когда от вас жена уходит, да еще таким манером, пойдете вы из-за тряпок судиться?
— Конечно, не пойду! Пошлю куда подальше!
— Вот и я так. Плюнул — и ушел. А вечером вернулся — в пустую квартиру.
— Вот мерзавцы-то!.. Небось, красивая была женщина?
— Красивая. На принцессуДиану похожа.
— И дети были?
— Почему «были». И есть. Дочь. А больше пока не было. Мы сына хотели…
— Дочь-то с вами?
— Само собой. Слава богу, не при ней это было, она у бабушки гостила. Но переживала сильно. И до сих пор переживает. Даже сюда не пришла, осталась в гостинице. Я ее долго уговоривал: «Пойдем, говорю, дочка, может, маму увидим». А она — ни в какую. «Не хочу, говорит, ее видеть, бритую!» Их один раз по кабельному показывали, а она как раз у соседей была — и случайно увидела. Мы-то пока новым телевизором не обзавелись. Прибежала перепуганная, вся дрожит. Еле успокоил
— Мерзавцы! Что делают! А сам-то, Сатьявада — это каким же надо быть мерзавцем! Получить повестку — и не явиться! Ведь знал же, что подводит Маргариту Илларионовну! А у нее, между прочим, за тридцать лет в работе ни единого просчета! Ее уже к награде представлять хотели. Слыхали?
— Я же сказал, у нас телевизора пока что нет. Какой попало не хотим, а хороший — кусается. Да и ни к чему он, одно расстройство. А Маргарита Илларионовна — она, конечно, заслужила. Кого и награждать как не ее?
— Естественно! А, скажете, он об этом не знал?
— Он-то? Конечно, знал. Не мог не знать.
— Вот видите! И так поступить!
— Да, жаль Подкладкину! Такая женщина — и так не повезло!
15. И действительно, не только сам Подкладкин, но и никто из его учеников, включая даже самых нерадивых, в суд пока так и не явился. Расположившись на дальнем конце стола, они, как ни в чем не бывало, предались суровому подвижничеству и интенсивной духовной практике, словно все происходящее здесь не имело к ним никакого отношения.
— Я думаю, он просто забыл, — надломленным голосом произнесла Маргарита Илларионовна. — Но ничего, я сейчас сбегаю, напомню…
— Ну, уж нет, Маргарита Илларионовна! — сурово сказал прокурор. — Вы — не девчонка, вы — секретарь суда! Так что пока сидите и отдыхайте, вам еще протокол писать, — после чего тихо, так что почти никто и не слышал, с глубоко спрятанной нежностью, прибавил:
— Прости, Клаша, не обижайся! А за ним найдется кому сбегать. Ты за ним и так достаточно набегалась.
— Ладно, Чех, чего там. Не первый год друг друга знаем, — сказала Маргарита Илларионовна и, едва удерживая слезы, уселась на свое место.
А на другой конец стола послали двух милиционеров с дубинками.
Книга XVIII. (2-я Судей)
1. На самом деле Учитель Сатьявада не собирался срывать заседание суда. У него и в мыслях ничего такого не было, да и стал ли бы он упускать возможность лишний раз выступить перед чемоданными жителями? Тем более, когда они этого сами добиваются! Как только до него дошло, что все уже в сборе, и только его и не хватает, чтобы начать, он тут же вышел из самадхи и, ни мало не мешкая, пошел прямиком в суд. Причем пошел он туда особым сверхбыстрым шагом под названием кин-хин, который, составляя часть духовной практики, в то же время очень удобен и в практической жизни, поскольку позволяет в сверхкроткие сроки преодолевать пространство и переносить физическое тело на сверхдлинные расстояния. Эта сравнительно несложная техника не раз выручала Учителя в различных житейских ситуациях и даже как-то раз спасла ему жизнь — его тогда преследовала разъяренная толпа воинствующих атеистов. Поэтому он, заботясь в первую очередь о целости Сангхи, всегда говорил начинающим: «Не гонитесь за сложными техниками. Начните с малого — овладейте кин-хином. Остальное приложится».
2. Увидев, что Учитель приступил к практике кин-хина, верующие быстро образовали колонну и последовали за своим Гуру. По дороге Учитель запел песню. Это была песня его собственного сочинения. В ней пелось о кознях врагов, о решимости преодолеть все преграды на пути к Просветлению и Освобождению, о приверженности Истине и Гуру. У него был очень хороший слух и красивый, задушевный голос, баритон. Его песни легко запоминались и были любимы всеми верующими. Достигшим иной раз даже приходилось прятать от них стихи и ноты, поскольку решено было выдавать их только отдельным самана, в виде поощрения за особые заслуги, либо всем желающим, но в обмен на хорошие пожертвования. Однако, несмотря на все ухищрения, песни Учителя каким-то чудесным образом молниеносно распространялись и разучивались. Верующие при этом проявляли чудеса упорства и изобретательности, нередко даже выкрадывали тексты, и не раз бывало так, что Учитель, сидя у себя в кабинете и сочиняя последний куплет очередной песни, вдруг слышал, прямо у себя под окном, ее же первый куплет, в хоровом исполнении.
Он сочинял не только песни, но и симфоническую музыку, а также оперы, балеты, скетчи, сценарии для мультфильмов, и многое-многое другое, причем все — исключительно на темы Спасения.
3. А было время, когда он и не подозревал о своих способностях, даже этих, обычных, не говоря уж о сверхъестественных. Впрочем, сверхъестественных способностей у него тогда просто не было. Он вел жизнь обычного семьянина. Работал. Имел четверых дочерей. Мечтал о сыне. Временами, как у каждого, что-то не ладилось: случались промахи в работе, конфликты с друзьями, ссоры с женой. С годами начались недомогания, затем болезни… Разумеется, это было еще до того, как он пробудился к Истине. Это было, когда его просто однажды осенила мысль: «Да, я родился, чтобы страдать. Мы все здесь рождены, чтобы страдать. Жизнь есть страдание». Но это была еще не вся Истина. До Истины было далеко. Он тогда еще не мог отрешиться от привязанностей, да и не хотел. Он только бросился очертя голову в пучину поисков и борьбы. Он искал то, о чем никто в Чемоданах, не говоря уж о нем самом, не имел ни малейшего представления. Он шел наощупь, в темноте, в течение нескольких лет. Были моменты, когда он по-настоящему хлебнул горя, оказавшись на самом дне жизни.