17. Тем временем шум в зале сам собой стих, и прокурор перешел к самой важной части своей речи.
— Ваше волнение мне вполне понятно, хотя все, о чем я сейчас говорил, мне уже приходилось неоднократно докладывать. Я уж и не помню, сколько раз суд рассматривал гражданские иски против Корпорации Истины и отдельных ее членов. Правда, Маргарита Илларионовна?
— Правда.
— То-то и оно! — сказал прокурор. — Что для них гражданские иски? Как слону дробинка. Все, что мы с них взыскиваем, они очень быстро возвращают себе обратно, да еще в десятикратном размере, а обоснованные судебные преследования используют для того, чтобы создать себе ареол мучеников и героев в глазах одураченной ими же молодежи. Потому что главной своей мишенью этот, с позволения сказать, «учитель» избрал подрастающее поколение. Кстати, задумайтесь только: человек, давным-давно отстраненый от педагогической деятельности, уволенный из школы отнюдь не по собственному желанию, не из-за ухудшения состояния здоровья и не в связи с выходом на заслуженный отдых, а за аморальное поведение и профнепригодность! — берет на себя смелость именовать себя Учителем. Причем слово «Учитель» всегда пишет с большой буквы. Это что такое, я вас спрашиваю? Разве это не откровенный цинизм? Разве это не надругательство над тем, что нас свято?.. Но я опять отклонился в сторону. Захлестывающие меня эмоции, которые, как я вижу, не чужды и многим из здесь присутствующих, мешают мне сконцентрироваться на главном. Главное же состоит вот в чем.
Прокурор сделал паузу. Общий говор постепенно стих, все глаза и уши обратились к нему. Даже видавшая виды Маргарита Илларионовна оторвалась от протокола и удивленно воззрилась на Чехлова, который, что было совсем на него не похоже, кажется, на этот раз действительно приготовил что-то сногсшибательное.
Выдержав паузу и убедившись, что ни одно его слово не останется не расслышанным, прокурор взял особую бумагу, которая лежала у него отдельно, и голосом, каким обычно зачитывают важнейшие официальные документы, прочел:
— «В связи с коллективным заявлением ряда граждан, бывших свидетелями происшедшего, и по результатам проведенного оперативно-следственной группой Прокуратуры предварительного расследования Прокуратурой выдвигается обвинение против гражданина Подкладкина Григория Федоровича и гражданина Чемодасова Николая Петровича в организации и осуществлении крупного террористического акта, по своим масштабам сопоставимого со стихийным бедствием и повлекшего значительные материальные потери и человеческие жертвы». Я имею в виду Потоп…. Вот видите, Учитель, а вы опасались, что не вспомню…. В связи с чем прошу гражданина Подкладкина добровольно, — на слове «добровольно» прокурор сделал акцент, — перейти на скамью подсудимых и занять свое место рядом с другим обвиняемым.
В зале воцарилась мертвая тишина. Учитель Сатьявада, до сих пор слушавший речь прокурора крайне рассеянно, то вполголоса переговаривась с Достигшими, а то впадая в легкое Самадхи, резко посерьезнел, вышел из падмасаны и начал судорожно искать ногами оставленные под креслом шлепанцы. Собирался ли он, как обычно в критических ситуациях, прибегнуть к кин-хину, или же решил на этот раз проявить законопослушание и уважение к суду, а заодно и использовать скамью подсудимых в качестве трибуны, — Коллекционеру не суждено было узнать, так как в это время раздался оглушительный телефонный звонок, от которого все присутствующие, включая Достигших, прокурора и членов суда, одновременно взрогнули.
Стяжаев поднял трубку.
Книга XIX. (3-я Судей)
1. — И что же теперь ему грозит? — спросил Упендра, прихлебывая чай.
— Трудно сказать. До него пока еще дело не дошло. Пока разбираются с Учителем. И думаю, это надолго.
— Так много улик?
— Дело не в уликах. Улик-то как раз пока и нет. Какие-то намеки, случайные совпадения. Но ведет он себя странно. То вдруг заснет, а то отвечает невпопад. Что у него ни спросят, он в ответ только излагает свое учение, а по делу — ни слова.
— Что ж там у вас за судья?! Кузьмич бы такого не допустил, живо бы призвал к порядку!
— Да и Соломоныч его не раз призывал. А он в ответ знаешь что говорит? Я, говорит, отвечаю согласно данной присяге.
— При чем здесь присяга?!
— При том, что присяга теперь новая. Как мне объяснил Чемодаса…
— Так его уже отпустили?
— Да нет. Другой Чемодаса, его тезка, а мой адвокат. Я ведь не могу присутствовать на всех заседаниях, у меня работа. Тем более, что я болел, теперь надо наверстывать. Приходится задерживаться… — Дмитрий Васильевич вдруг почему-то смутился.
— Понятно. Я всегда говорил, что Чемодаса плохо кончит, — сказал Упендра. — Хоть убей не понимаю, как так можно! Ни с того ни с сего вступить в секту, да еще с религиозным уклоном. И это в наше-то время, когда наука шагает семимильными шагами! Когда на все вопросы можно дать рациональный ответ. Мы с Мариной просто не успеваем отслеживать. У нас телевизор не выключается, спим по очереди, чтобы ничего не пропустить! Представляешь, уже изобрели такой материал, который пропускает влагу только в одну сторону. Туда впускает, а обратно — фигушки! Как ты его ни жми, хоть под пресс клади, а вся влага остается внутри и превращается в гель. Единственное, что меня удивляет — как только еще никто не додумался найти этому разумное применение. Например, в мелиорации. Вот подожду еще два дня, и, если никто меня не опередит, сделаю научное сообщение. Пускай этим поверхностным ученым будет стыдно, что не они, а я, далекий от точных наук гуманитарий, это придумал. Ты только представь, сколько заболоченных площадей можно вернуть в сельскохозяйственный оборот… И кстати, о Чемоданах. Насколько я слышал, там ведь сейчас тоже какие-то проблемы с повышенной влажностью?
— Там произошло сильное наводнение, — терпеливо, уже в который раз, повторил Коллекционер. — И в этом обвиняют Чемодасу.
Упендра громко рассмеялся.
— Ты, я вижу, тоже заразился этим бредом. Чтобы один человек устроил стихийное бедствие? Да быть такого не может! Он что, Господь Бог? Тем более — Чемодаса, уж я-то его знаю. Если он когда и делал что-то путное, так только с моей подачи… Да. Как же его угораздило так вляпаться?
— Уж не знаю. Он, похоже, и сам ничего не понимает. Стоит как пришибленный. Тем не менее, уже четверо свидетелей показали, что видели, как он рыл какие-то то ли ямы, то ли скважины, одну на центральной площади, прямо перед судом, а другую за углом, в укромном месте. А потом эти скважины вдруг ни с того ни с сего зафонтанировали.
— Ну, это сказки!
2. — Сказки — не сказки, а народу погибло немало, не говоря уж об имуществе. Да и жить там после потопа стало практически невозможно. Почему, собственно, и был принят закон о свободном выходе. Не веришь — приди посмотри: все поголовно больны.
— Предлагаешь мне идти смотреть на психов? Нет уж, уволь.
— Да я не в том смысле! Горло у всех болит. И шея. Не то ангина, не то остеохондроз, а может, и то и другое сразу. Чемодаса говорит, глотать больно и голову поворачивать.
— Что? Голову поворачивать? — засмеялся Упендра. — Да он знаешь, когда последний раз ее поворачивал?
— Я не о том Чемодасе, а о своем адвокате! — Коллекционер уже начал терять терпение.
— А, так он у тебя тоже Чемодаса? Однофамилец, что ли?
— Ну, да! Я же тебе сразу сказал. Он говорит, что не успели они выйти из Чемоданов, как тут же началась эпидемия: у всех повально заболело горло. И шея тоже. А раньше горловых и шейных болезней в Чемоданах не было.
— Естественно, чему там болеть? Это же роговица… Что-то это все подозрительно. Надо бы действительно сходить самому посмотреть. Так, говоришь, внутри уже никого не осталось?
3. — Остались одни староверы. Около двух тысяч, примерно треть населения.
— Староверы? Никогда о таких не слыхал. Что это еще за вера такая?
— Вера у них, насколько я слышал, очень простая, да и люди они примитивные. Продолжают, вопреки очевидности, исповедовать неприкосновенность Последнего Чемодана и пытаются жить по-старому — вот и вся их вера. А культ — так просто варварский: каждый вечер собираются на центральной площади, публично сжигают Конституцию — и расходятся по домам.