— А может, то, что он говорит, — это действительно истина? Вы над этим не задумывались? — иронически спросил Упендра.
— Не может, а точно, — уверенно сказал Чемодаса. — Истина и есть. Это же официальное название его учения и организации. Так и во всех документах значится: «Корпорация Истины». Хотя их и лишили статуса юридического лица, но ведь название от этого не меняется. Как их еще называть? Ну, можно сказать: «бывшая корпорация Истины», или «так называемая корпорация Истины». Но все равно от «Истины» никуда не уйдешь. А он этим пользуется. Откровенно издевается над судом, а поделать ничего невозможно.
— Да, тяжелый случай, — сказал Упендра. — Что ж. Вижу, надо выезжать, разбираться на месте.
— Так поедемте!
— Я готов, — сказал Упендра. — Но лучше поступим так: вы поезжайте, а мы с Дмитрием пройдем через коридор. Не волнуйтесь, мы прибудем сразу же вслед за вами, а может, еще и раньше.
— Ну, тогда я не прощаюсь! — и Чемодаса начал торопливо спускаться со стола.
13. Некоторое время Упендра умиленно смотрел ему вслед, и наконец сказал:
— Какой трогательный молодой человек! Мне все время казалось, что он чем-то похож на моего будущего сына. Признаться, я даже изменил свое мнение о чемоданных жителях. Если у них такая молодежь, то, думаю, для них еще не все потеряно. По крайней мере, крест на них ставить рано.
Коллекционер не разделял его энтузиазма. Чем больше запутывался процесс, тем меньше оставалось у него надежды получить хоть что-нибудь по своему иску. Его заявление, хотя и было самым большим по размеру, но зато — он это сам видел — и самым нижним в толстой пачке, которую показывал тогда Чехлов. «И вообще, о гражданских исках уже все позабыли, — думал он. — Сейчас они выясняют, кто устроил наводнение, а это — темная история, здесь концов не найти. А они и не торопятся. Их хлебом не корми — дай посудиться. Они могут судиться годами. А я буду сидеть и ждать у моря погоды… Хотя это только так говорится — «хлебом не корми». На самом-то деле кто их кормит, как не я? Упендра прав, со всем этим пора кончать. В конце концов, у меня есть и другие обязательства. Они же — не моя семья… Только как? Не заявлять же и в самом деле в милицию?.. А, собственно, почему надо бояться милиции? Если я даже и заявлю, это же не значит, что их сразу придут и арестуют. За что их арестовывать? Они — не преступники. Наоборот, пусть государство позаботится об их обустройстве, выделит дополнительную жилплощадь, какие-то средства. Трудоустроит, наконец. Наверняка среди них немало ценных специалистов. Будут работать в народном хозяйстве. Не век же им прятаться. И у меня, в конце концов, не богадельня…»
— Кстати, хотел тебе задать деликатный вопрос, — сказал Упендра. — Как тебе удается прокормить такую ораву? Небось, всю зарплату на них спускаешь?
Коллекционер покраснел. Упедра, как всегда, прочел его самые тайные мысли.
— Да это — мелочи, не стоит и говорить, — ответил он смущенно. — Они ведь мало едят. Я, например, позавчера принес пять буханок хлеба и две банки сардин. И все наелись, даже осталось. А вчера — семь батонов и банку килек в томате. И тоже всем хватило, и еще осталось. Если разобраться, у меня и раньше все деньги уходили на чемоданы, а теперь…
— И теперь — туда же. Ты просто зациклился на чемоданах. В своей же квартире устроил богадельню. Ну, ладно, все равно, я вижу, тебе ничего не внушишь. Пойдем, а то, небось, Чемодаса там заждался.
— Не стоит торопиться. Я думаю, он еще не доехал.
— Да не этот, а наш Чемодаса! Или мы уже не берем его на поруки? Ты что, передумал?
— Нет, не передумал! Конечно, берем, — Коллекционер и забыл о Чемодасе-старшем.
— Не знаю, не знаю. Может, я совершаю ошибку, что иду у тебя на поводу. Ну, да ладно. Дадим ему еще один шанс. Хотя не сомневаюсь, что мы очень скоро об этом пожалеем….
Продолжая рассуждать таким образом, Упендра стал натягивать на себя «серьгу».
— Гляди, как поправился, даже в ремни не влезаю, — пожаловался он, по тону его было заметно, что он вполне доволен собой и своей новой жизнью.
Коллекционер защелкнул клипс, и они двинулись в путь.
14. Заседание суда было в самом разгаре. Коллекционер тихонько придвинул стул и сел к столу. На него почти никто не обратил внимания. Все слушали свидетеля — щуплого замухрышку, одетого в слишком большой для него спортивный костюм, с тоской в глазах и грязной тряпицей на шее. Он один лишь и отреагировал на появление Коллекционера с Упендрой — испуганно на них покосился и на полуслове оборвал свою речь.
— Продолжайте, свидетель, не обращайте внимания. Все в порядке, — успокоил его судья.
Но свидетель окончательно сбился и не знал как продолжать.
— Ну, если забыли, как дальше, так начните сначала, ничего страшного, — благодушно сказал судья.
Протестую! — решительно сказал прокурор.
— А что я такого сказал? — быстро ответил судья.
— А то, Федор Соломонович, что это — только шестнадцатый свидетель, а записалось триста двадцать восемь человек! Мы так и за месяц всех не выслушаем.
— А куда спешить? Мы здесь хорошо сидим…
— О чем я тебя и предупреждал — прошептал Упендра на ухо Коллекционеру. — Они здесь плотно уселись.
— Да, я и сам вижу. Но что ты предлагаешь?
— Пока ничего. Давай послушаем.
Еще некоторое время им пришлось слушать, как препираются судья с прокурором. Наконец, вспомнили и о свидетеле. Но замухрышка, окончательно сбитый с толку, только хлопал глазами.
— Свидетель, не задерживайте суд, — строго сказал прокурор.
Но это не помогло. Тогда защитник выразил протест, заявив, что прокурор оказывает давление на свидетеля.
— Вот, Степан Сергеевич, чего ты добился! — возликовал судья. — Защитник тебе выражает протест! А не мешал бы мне, так давно бы уж свидетеля выслушали и сделали перерыв. Восьмой час, давно пора чай пить — и на покой, в Чемоданы.[122]
— Ну, так давайте прервемся, — сказал прокурор. — Попьем чаю, а потом продолжим.
— Нет уж, перерыв — так перерыв, до утра, как полагается. Зачем порядок нарушать? Да и свидетеля надо дослушать. А то получается неуважение… Свидетель, что вы так оробели? Не вас ведь судим! Не бойтесь, вам ничего не будет… Обвиняемый! Хоть вы ему скажите, он вас послушает.
— Смелее, Уисибо-ши! Вспомни, как у тебя славно получалось на репетиции, — ласково сказал со своего места Григорий Федорович.
Неизвестно, что подействовало на свидетеля — похвала Учителя или напоминание о том, что на этот раз судят не его, — но он заметно приободрился и смело, даже как будто развязно, обратился прямо к прокурору.
— Степан Сергеевич, так я начну с начала? А то пока вы тут разбирались, я и забыл на чем остановился.
— Ладно, начинайте с начала, — сдался прокурор.
15. Свидетель откашлялся и начал гнусаво читать по замусоленной бумажке.
— «Я рос в самой обычной семье. Отец мой был сварщиком, а мама — прачкой. Родился недоношенным, да вдобавок еще в три года упал с табуретки и стал инвалидом. До семнадцати лет переболел всеми болезнями, какие только есть в Чемоданах. С восьми лет начал курить, с двенадцати — выпивать. В четырнадцать начал встречаться с женщиной, которая мне в бабушки годилась. В школе учился в основном на тройки, двойки и колы, пока не исключили. Короче, жизнь моя была не сахар, к тому же нас в семье с каждым годом все прибавлялось: то брат, то сестра, а то и двойня либо тройня, а один раз родилось сразу пять человек: два брата и три сестры. Родители мои были люди простые, и не знали, как это предотвратить. Да тогда еще и средств никаких не было. А поскольку я был самым старшим, то на меня уже никто не обращал внимания. Когда мне было восемнадцать лет, появились наркотики, я их попробовал и, конечно, сразу же начал употреблять, а женщин менял как перчатки. В двадцать четыре года женился, но стало только хуже. Я изменял жене, жена изменяла мне. Дважды пытался повеситься, трижды резал вены на руках, четыре раза топился. Все это я делал, как я теперь понимаю, от чрезмерной привязанности к жене. В общем, из-за мирских желаний. Да, еще до этого два раза попадал в переплет. Один раз, когда меня поймали с поличным за незаконную передачу по сговору, и мне грозило лишение на три года…»
122
Очевидно, что судья здесь имеет в виду не собственно Чемоданы, а жилую надстройку.