Что же произойдет, если я вдруг, ни с того ни с сего, сейчас встану, как дурак, и скажу, что я этого не делал? Посмотрим, какие это вызовет последствия.
Те, у кого связь с Истиной отрицательная, будут очень рады. Во-первых, они подумают, что я лгу, а значит, в дополнение к основному обвинению, мне можно вменить дачу ложных показаний. Во-вторых, они будут рассуждать так: «Раз Сатьявада отрицает, что он отдал приказ, значит он сам признает, что отдавать такие приказы — плохо. Что и требуется доказать». А рассудив таким образом, они восторжествуют.
Что же подумают мои ученики и все, у кого связь с Истиной положительная?
Эти люди не только огорчатся. Они растеряются, что гораздо хуже. Конечно, я могу рассказать им все как есть на самом деле. Что я этого не делал, но не потому, что это плохо, а по случайности, поскольку не представилась возможность, а если бы возможность представилась, то сделал бы, потому что это поистине хорошо. Признаюсь же не затем, чтобы оправдаться, полагая, что это плохо, и не затем, чтобы избежать уголовной ответственности, а просто так. Хочу — и признаюсь.
Нет. Слишком это сложно, не все поймут. Не в том ли была главная ошибка Иисуса, что он давал учение как есть, целиком и в чистом виде, как воспринял от Отца? «Имеющие уши да слышат». А которые не имеют — этим-то каково? А ведь таких — большинство. Вот почему люди до сих пор никак и не разберутся в том, что он им тогда наговорил. Нет, мы пойдем другим путем.
Опять же, как только я признаюсь, сразу возникнет ряд вопросов. Если не я отдавал приказа, то кто его отдал? Может, Макиавелли? А может, Ананда? Причем меня в известность не поставили. Спрашивается: почему? И главное, тогда какой же я Гуру, если за моей спиной каждый будет творить что ему вздумается, а я и не ведаю? А может, Ганеша-сейтайши сам, без всякого приказа, по зову сердца? А хоть бы и так, хоть бы и по зову, разве Ганеша — не мой любимый ученик, еще из прошлой жизни, разве он не мог при помощи своей сверхъестественной способности божественного чтения моих мыслей, скрытых даже от меня самого, в точности догадаться, что от него требуется, и прийти на зов?
И еще неизбежно возникнет вопрос: ну, ладно, допустим, Учитель этого не сделал, хотя и признает, что это — хорошо. А раз хорошо, то почему не сделал? И я же еще буду оправдываться: не догадался, не успел, так как меня опередили, а кто опередил — и сам в толк не возьму. Конечно, и не успел, и не догадался, и опередели — то-то и плохо. Но не сейчас же в этом каяться и, главное, не здесь. Это только породит сомнения в Гуру и ослабит Сангху».
5. Так медитировал Учитель Сатьявада, сидя на скамье подсудимых и рассеянно слушая показания разных лиц, свидетельствующих за или против Истины. Некоторые выступления были даже очень дельные, без преувеличения, на уровне «Вестника Святых Небес». Но подавляющее большинство, особенно со стороны обвинения, выступало ни в строй ни в бой, лишь бы покрасоваться перед публикой или выставить напоказ какие-то свои личные, мелкие обиды. Долго, с настойчивостью параноика, добивался слова доктор Справкин. Его предупредили об ответственности за разглашение врачебной тайны.
— А мне плевать! Я — старый человек, хоть голову долой, всю жизнь молчал, а теперь скажу! Сколько можно? Каждый из них считает своим долгом облить меня грязью! Такое впечатление, как будто судим меня, а не этого маньяка, как будто это я организовал потоп! Вот их благодарность за все мои труды, за то, что я с ними столько лет возился! Да и чего я ожидал? Еще отец мне говорил: «Не связывайся с психами! Будь, как я, терапевтом — мирно проживешь и умрешь своей смертью!»…
«Да, этот вредный старик уж точно своей смертью не умрет», — подумал Учитель, припомнив, сколько разного вдора пришлось ему выслушать за годы еще школьного учительства от неугомонного Ильи Ефимовича.
В конечном счете ничего сенсационного доктор Справкин суду не сообщил. Просто заявил публично о том, что и без него давным давно было известно — что все саманы Корпорации Истины — его давние пациенты, страдающие соответствующими заболеваниями. Своим выступлением он добился лишь того, что заработал себе административное наказание — лишение головы на пятнадцать минут, условно.
«Это хорошо, что условно, — обрадовался Учитель. — Значит, сюрприз — впереди».
Морнар-сейтайши, выступавший на этом процессе весьма активно, после заявления психотерапевта странным образом стушевался и никак на него не отреагировал. Зато другой адвокат, помоложе и пока еще не Достигший, решил-таки наказать Справкина за его неэтичный поступок.
— Я хотел бы задать вопрос только что выступившему гражданину Справкину, — сказал он.
— Пожалуйста, — разрешил судья.
— Скажите, все эти люди, о которых вы только что говорили, и теперь продолжают у вас наблюдаться? — спросил адвокат.
— Фактически нет. Они давно уже у меня не показывались. Подпав под влияние Подкладкина, мои бывшие пациенты возомнили себя здоровыми, забросили лечение, не принимают препаратов и не являются ко мне на прием, даже по вызову. Поэтому я снимаю с себя всякую ответственность за возможное ухудшение их состояния, и уж тем более за все, что они здесь говорят.
— А вы не сожалеете о том, что ваши бывшие пациенты перестали у вас наблюдаться?
— Как же я могу не сожалеть? Я — врач! — с пафосом произнес доктор Справкин. — Конечно, я сожалею!
— Спасибо! — молодой адвокат был вполне удовлетворен ответом. — Итак, суд слышал откровенные и недвусмысленные ответы врача на мои простые вопросы. Из этих ответов вырисовывается ясная картина: в результате общения с Учителем Сатьявадой бывшие пациенты доктора Справкина почувствовали себя хорошо, жалобы на здоровье у них прекратились. Вследствие этого доктор потерял значительную часть своей практики, о чем, естественно, сожалеет. Иными словами, доктор Справкин является заинтересованным лицом в этом процессе, поэтому его показания, в том числе о том, что половина наших саман — сумасшедшие, не имеют доказательственной силы.
— Не половина, а все поголовно! — закричал взбешенный психиатр. — Я могу представить доказательства!
— Какие доказательства? — язвительно осведомился адвокат. — Ваши справки, которые вы здесь же, прямо при нас и напишете, для верности скрепив своей личной печатью?
— Протестую, — сказал судья. — Доктор Справкин — авторитетный специалист, он не раз привлекался судом в качестве эксперта в самых сложных делах. Его справки действительны независимо от того, где и при каких обстоятельствах они выданы.
— Ладно, последний вопрос снимаю, — согласился адвокат. — Но отвод свидетеля остается в силе.
Коллекционер последнее время редко появлялся на заседаниях. Как правило, он забегал ненадолго после работы — приносил продукты, перебрасывался двумя-тремя фразами со своим адвокатом, и, в очередной раз услышав, что частные иски пока не рассматривали, исчезал до следующего вечера.
Поэтому часы между заседаниями юный Чемодаса проводил у соседей.
Упендра быстро утратил интерес к процессу. То единственное заседание, на которое он опрометчиво согласился тогда пойти, быстро нагнало на него тоску, пробудив тягостные воспоминания. А после того, как выпущенный на поруки Чемодаса, даже не глянув в их с Коллекционером сторону, выбежал из-за барьера и тут же растворился в толпе окруживших его сатьянистов, он и вовсе отказался присутствовать.
— Послушай, у тебя нет ощущения, что мы здесь сидим как два олуха? — сказал он Коллекционеру, с трудом сдерживая раздражение. — Все, о чем нас просили, мы, кажется, выполнили. А оставаться и слушать эту ахинею, по-моему, просто глупо. Лично я сыт по горло. Впрочем, если хочешь убить время, можешь еще посидеть, ты человек свободный. А меня дома ждут. Так что я пойду. Ты уж извини.