— А как насчет сегодняшней поездки? Ты не хочешь все отменить? Я немедленно исчезну с твоих глаз, если ты захочешь остаться одна.
— Нет, я не хочу остаться одна. Меньше всего мне сейчас нужно быть одной. — Она собрала и расставила по местам свои разбежавшиеся мысли. Первым делом надо сообщить о смерти Космо маме. — Но, боюсь, в Сиссингхерст или Хенли мы на этот раз не попадем. Мне все же придется поехать в Глостершир к маме. Я сказала тебе, что она была нездорова, но на самом деле у нее были проблемы с сердцем. И она очень хорошо относилась к Космо. Когда я жила на Ивисе, она приехала и гостила у нас целый месяц. Это было счастливое время. Наверное, самое счастливое в моей жизни. Поэтому я должна сказать ей, что он умер, и должна при этом быть рядом с ней. — Оливия заглянула ему в глаза. — Может быть, поедешь со мной? Это ужасно далеко, конечно, но мамочка накормит нас обедом, и можно будет спокойно посидеть у нее до вечера.
— Поеду с большим удовольствием. И машину поведу.
Твердый, как скала. Оливия благодарно улыбнулась.
— Сейчас я ей позвоню. — Она потянулась за трубкой. — Скажу, чтобы ждала нас к обеду.
— А нельзя нам взять ее с собой и поехать пообедать где-нибудь?
— Ты не знаешь мою мамочку, — ответила Оливия, набирая номер.
Хэнк не стал спорить. Поднявшись с дивана, он сказал:
— Кажется, кофе уже капает. Что, если я приготовлю завтрак?
Они выехали в девять, Оливия — на пассажирском сиденье своего темно-зеленого «альфасада», Хэнк — за рулем. Поначалу он был напряжен, каждую минуту напоминая себе, что здесь левостороннее движение, но потом, залив бак у бензоколонки, стал понемногу осваиваться и набирать скорость. Подъезжая к Оксфорду, они уже делали добрых семьдесят миль в час.
В пути не разговаривали. Все его внимание было сосредоточено на встречных и попутных машинах и на извивах большого шоссе. А Оливия рада была помолчать, она сидела, зарывшись подбородком в меховой воротник и провожая невидящими глазами проносящиеся мимо унылые пейзажи.
Но после Оксфорда стало лучше. Был ясный, свежий зимний день, невысокое солнышко, поднявшись по краю в холодное небо, растопило иней на лугу и на пашне и отбросило поперек дороги кружевные тени оголенных деревьев. Фермеры начали пахоту, тучи чаек вились над тракторами и свежевывернутыми пластами черной земли. «Альфасад» проезжал через маленькие городки, кипящие субботним оживлением. Вдоль узких улочек стояли припаркованные семейные автомашины, доставившие жителей отдаленных деревень в город за покупками, по тротуарам сновали мамаши с детьми и колясками и стояли в ряд палатки, заваленные грудами яркой одежды, пластиковыми игрушками, надувными шариками, цветами, свежими фруктами и овощами. Еще дальше, во дворе пивной, собрались местные охотники — лошади били подковами, скулили и взлаивали псы, дудели охотничьи рога, громко переговаривались всадники в нарядных алых фраках. Хэнк едва верил собственным глазам.
— Ну, ты посмотри только! — восхитился он и хотел было остановиться, чтобы налюбоваться вдоволь, но молодой полисмен сделал ему знак не задерживаясь следовать дальше. Хэнк разочарованно бросил последний взгляд на это истинно английское зрелище и дал газ.
— Просто сцена из кинофильма: старая корчма, мощеный двор. Надо же, а у меня нет с собой фотоаппарата.
Оливии было приятно это слышать.
— Вот, а ты собирался поездить по живописным местам. Мог бы всю страну исколесить, а такого не увидеть.
— Да, похоже, у меня сегодня счастливый день.
Уже начинались Котсуолдские холмы. Сузившаяся дорога извивалась среди мокрых лугов, бежала по старинным каменным мостикам. Дома и фермы, сложенные из медвяного котсуолдского камня, золотились в солнечном свете, при каждом — цветник, который летом запестреет всеми цветами радуги, и фруктовый сад, где росли ухоженные яблони и сливы.
— Понятно, почему твоя мать решила поселиться в этих местах. Нигде не видел такой красивой природы. И столько зелени.
— Как это ни странно, но мамочка не из-за красивых пейзажей сюда переехала. Когда продали лондонский дом, у нее было твердое намерение поселиться в Корнуолле. Она жила там в молодости, и я думаю, ей очень хотелось возвратиться в те края. Но моя сестра Нэнси считала, что это слишком далеко, далеко от нас, и нашла ей этот домик. И вышло, как оказалось, к лучшему, хотя тогда я сердилась на Нэнси за то, что она вмешивается.
— Ваша мать живет одна?
— Да. И это проблема. Доктора говорят, что ей нужен кто-нибудь — компаньонка или экономка, но я-то знаю, что присутствие чужого человека будет ей в тягость. Она страшно независимая, да и не такая уж старая, всего шестьдесят четыре года. По-моему, обходиться с мамочкой как с выжившей из ума старухой унизительно для нее. Она целые дни занята: готовит, работает в огороде, принимает гостей, читает все, что достанет, музыку слушает, ведет длинные, интересные разговоры по телефону. А иногда соберется и уедет за границу в гости к кому-нибудь из знакомых, обычно во Францию. Ее отец был художником, и в молодости она много жила в Париже. — Оливия с улыбкой обернулась к Хэнку. — Зачем только я тебе все это рассказываю? Ты же скоро сам все увидишь.