Хан принял арабского путешественника очень благосклонно; потом прислал ему в подарок баранов, коня, кожаный сосуд с любимым татарским напитком, т. е. с кумысом. Ибн Батута особое внимание обратил на тот почет, которым были окружены ханские жены. Всякая из них имела свое отдельное помещение, свой особый штат слуг и служанок; во время пути перед ее кибиткою ехал отряд татарских всадников, а за нею следовали красивые Мамлюки. По обычаю татарской вежливости, арабский гость, прежде чем удостоиться ханского приема, посетил главных ханских жен.
С изволения Узбека, Ибн Батута отсюда отправился на север в город Булгар, чтобы удовлетворить своему любопытству, которое особенно было затронуто рассказами прежних арабских путешественников (например, Ибн Фадлана) о чрезвычайной краткости ночей в это время года. Действительно, по словам Батуты, едва он кончал вечернюю молитву по закату солнца, как должен был начинать утреннюю молитву перед солнечным восходом. В Булгаре он слышал о какой-то стране мрака, лежащей за совершенной пустыней, на расстоянии 40 дней пути, куда можно было ездить только на собаках. В эту страну отправляются обыкновенно торговцы и меняют там свои товары туземцам на дорогие меха. Речь, конечно, шла о торговле с Самоедами, Остяками и Вогулами. Батута сильно желал посетить таинственную страну мрака, но долгота пути и сопряженные с ним опасности отклонили его от этого намерения: Пробыв в Булгаре три дня, он воротился к хану и последовал за ним в город Астрахань, лежавший на берегах Ателя (Волги), одной из величайших рек целого света. Здесь хан проводил самое холодное время, когда река покрыта льдом. В это время одна из жен Узбека, дочь Византийского императора, выпросила у него позволение съездить в Константинополь и посетить своего отца. Батута, тоже желавший посетить Константинополь, добился разрешения сопровождать на этом пути ханшу или «бай-лунь» («баялынь» русской летописи). Ее сопровождал пятитысячный военный отряд, кроме многочисленной свиты слуг и рабынь. На расстоянии десяти дней пути от Сарая они достигли города Укака. А на расстоянии одного дня от этого места лежали какие-то «горы Русских», народа, «исповедующего христианство, рыжеволосого и голубоглазого, некрасивого (по понятию араба) и вероломного». В тех горах находились серебряные руды, и потому у Русских была в ходу какая-то серебряная монета в пять унций весом. (Речь идет, вероятно, о Тмутраканских Руссах.) Затем путники прибыли в Судак, а потом через Баба-Салтун (Бабадаг) достигли Византии.
Батута более месяца пробыл в Константинополе и был отпущен назад царевною, пожелавшей остаться у своего отца. Он воротился в Астрахань, но уже не застал там Узбека, который со своим двором переехал в Сарай. По словам Батуты, это был красивый и обширный город; в нем пребывал ученый имам, которому хан оказывал великое уважение. Отдав хану отчет в путешествии ханши и получив от него большие подарки, Батута отправился в телеге, запряженной верблюдами, в Ховарезм, отстоявший на 40 дней пути от Сарая. После десятидневного путешествия он достиг татарского города Сарайчика, лежащего на берегах широкой реки Улусу (Урал); берега эти были соединены мостом. Затем он достиг города Ховарезма, который тогда принадлежал к Киппакскому царству и управлялся эмиром или наместником Узбека. Этот город очень понравился ему благочестием жителей, т. е. их ревностью к исламу{9}.
По смерти Узбека его второй сын Джанибек убил своего старшего брата (Тинибека) и младшего (Хыдыбека), и, подобно отцу, сделался единодержавным властителем Кипчакского царства. Почти все русские Северо-Восточные князья по установившемуся обычаю отправлялись в Орду на поклон новому хану, везя много даров как ему самому, так и его любимцам и женам, чтобы получить новые ярлыки на свои уделы. Поехали также Симеон Гордый и митрополит Феогност; последний хлопотал о подтверждении льготных ханских ярлыков русскому духовенству. Джанибек утвердил Симеона на великом княжении и милостиво его отпустил, а Феогноста задержал. Какие-то русские клеветники донесли хану, что митрополит пользуется большими доходами, так что стяжал себе много золота, серебра и всяких богатств. Хан потребовал от него ежегодных даней и за отказ в них велел держать его в тесноте. Митрополит роздал 600 рублей на подарки хану, ханшам и ордынским князьям, и едва добился, чтобы его отпустили на Русь. Однако, он получил новый ярлык от Джанибека и ханши Тайдулы, которым подтверждались прежние льготы православному духовенству.
После того Симеон Иванович вместе с своими братьями несколько раз ездил в Орду и сумел до конца удержать за собою благоволение и покровительство Джанибека. Благодаря этому расположению хана, мы в княжении Симеона почти не встречаем в летописи известий ни о татарских разорениях в Северной Руси, ни о баскаках или великих ханских послах, которых посещение иногда равнялось целому набегу. При таком внешнем затишье Московское княжество пользовалось и внутренним миром, благодаря ничем ненарушенному согласию и дружбе всех трех братьев или скорее полному послушанию, которое младшие братья сохраняли в отношении к старшему. Отношения эти Симеон вслед за своим вокняжением скрепил особым договором, по которому братья, утвердясь на отцовском разделе, обязались быть всем «за один», почитать старшего брата «во отцево место», иметь с ним общих друзей и недругов. Старший брат, которого они называют «господин великий князь», в свою очередь, обязался не обижать младших относительно их уделов и без них не «доканчивать ни с кем». Этот договор был скреплен взаимною клятвою и целованием креста у отцовского гроба, т. е. в Архангельском храме. Согласию Московских князей, вероятно, немало способствовало то обстоятельство, что младшие братья, получив себе части в самом городе Москве, по-видимому, остались в ней на житье, а не пребывали в своих удельных городах; таким образом, они находились в тесном единении, или, точнее сказать, в полной зависимости у великого князя. Симеон, очевидно, хорошо воспользовался умным распоряжением Калиты относительно раздела столицы на трети.
Когда Москва взяла верх над Тверью, Новгородцы недолго могли радоваться унижению своего ближайшего соседа и скоро почувствовали на себе тяжелую руку Московских князей. Вслед за утверждением Симеона на великом столе Владимирском, в Торжок прибыли московские наместники и сборщики дани (вероятно, татарской), причем не обошлось без разных притеснений. Новоторы обратились с жалобою в Великий Новгород. Тот прислал несколько бояр с вооруженным отрядом; Московских наместников схватили и заключили в оковы; а Симеону послали сказать: «ты еще не сел у нас на княжение, а уже бояре твои насильничают». Но чернь Новоторская, услыхав о сборах великого князя в поход и тщетно ожидая войска из Новгорода, возмутилась против бояр и освободила московских пленников. Один из Новоторских бояр (Семен Внучек) был убит на вече; другие успели бежать в Новгород; некоторые боярские дома и ближние села были разграблены чернью во время этого мятежа. Между тем великий князь собрал большую низовую рать и вместе с князьями Суздальским, Ростовским, Ярославским двинулся к Торжку. Новгородцы, с своей стороны, начали готовиться к обороне, авто же время отправили к великому князю владыку и тысяцкого с боярами бить челом о мире. Симеон согласился заключить мир по старым грамотам, но с тем, чтобы Новгородцы уплатили Черный бор со всех своих волостей и, кроме того, тысячу с Торжка. Есть известие, что великий князь подверг при этом Новгородцев следующему унижению: он потребовал, чтобы тысяцкий и бывшие с ним в посольстве бояре явились к нему босые, и на коленях, в присутствии князей, просили прощения. Такое известие дет некоторой степени вероятно: недаром же Симеону дано прозвание Гордого. К тому же он сердился на Новгородцев еще за грабежи их повольников в некоторых его волостях. После Торжковского мира Симеон послал в Новгород своего наместника; а спустя несколько лет, по просьбе приезжавшего в Москву владыки Василия, он сам ездил в Новгород, был там торжественно посажен на стол и пробыл три недели.
Все время Симеонова княжения мы не видим никаких столкновений его с удельными князьями Суздальской Руси; очевидно, он умел их держать почти в таком же послушании, как своих младших братьев. Соседние княжения, Тверь и Рязань, также присмирели. Только раз встречается в летописях известие о каком-то размирье с Смоленским князем и о походе Симеона на Смоленск (1351 г.); но тут смоленские послы встретили его на реке Угре и заключили с ним мир. Конечно, в связи с Смоленскими отношениями явились к нему на том же подходе послы Ольгерда Литовского и также заключили мир. Оба великих князя состояли в двойном свойстве. Отец Ольгерда Литовского Гедимин находился в дружеских сношениях с отцом Симеона Иваном Калитой и выдал одну из своих дочерей за Симеона Ивановича. Хотя при Ольгерде, когда Москва и Литва, каждая объединяя свою часть Руси, сблизились своими пределами, начинаются уже некоторые враждебные столкновения; но дело пока не доходит до решительной борьбы. Сам Ольгерд, незадолго до помянутого Смоленского похода, женился на свояченице Симеона, тверской княжне Ульяне Александровне.