Миссис Фейраск радовалась приходу младшего мистера Уэлшберри. Провожая его, она шепотом жаловалась на плохой аппетит мисс Кэтти, на то, как та снова просидела весь день в любимом кресле мистера Джорджа, глядя в одну точку, и как славно, что он, мистер Ричард, приходил еще чаще.
- Если бы не вы, от мисс Кэтти совсем ничего не останется. Может быть, ей лучше переехать к вам?
- Я уже предлагал, но она ни в какую не хочет покидать дом.
Реже приходила мисс Райт. Агнес с удовольствием составляла бы компанию и чаще, но боялась бросить тень на имя подруги. Женщину, ушедшую от мужа, к тому же говорящую о - страшно подумать - женских правах - принимали далеко не в каждом доме. Агнес не хотела, чтобы и перед Кэтрин закрылись двери салонов. Но писала она почти ежедневно. Салли, тайком рассказывая Ричарду о мисс Кэтти, именовала Агнес не иначе, как “благословенная женщина” - из-за нее девушке приходилось отвлекаться от своих мыслей. Она пролистывала газету, потому что Агнес хотела обсудить статью, или искала книгу, потому что та просила уточнить цитату, что, разумеется, она вполне могла сделать сама - ничем не прикрывая попытка заставить Кэтрин заняться хоть чем-то.
Изредка заглядывал Бастиан Якобс. Он приносил с собой запах красок, притаскивал яблоки и громоздкие альбомы с репродукциями, папки с новыми набросками. Но, также как и Агнес, он боялся скомпрометировать девушку.
Из Везер-холла приходили письма, длинные, написанные мелким аккуратным почерком Анабеллы. Она говорила об отъезде Блэрфора и Кроссмана, о том, что неожиданно расцвел новый вид роз, о том, что Виктор ездил в Гревбридж по делам, новой прочитанной книге.
Письма и визиты вырывали Кэтрин из полусна, в котором она находилась после смерти отца. Она чувствовала себя потерянной, как ребенок, заблудившийся зимой в лесу, отчаявшийся, скрючившийся под дубом, чье тело съели звери, а глаза выклевали птицы. Словно ее отрезало от ее же жизни, и та звонкой монетой укатилась прочь. По утрам не хотелось вставать с постели, она подолгу лежала, свернувшись под одеялом. Вечером же, напротив, она долго не ложилась в постель.
Иногда ей хотелось закричать, устроить безобразную сцену, чтобы ее оставили в покое, не приходили, не писали, не трогали, не делали вид, что все в порядке, не пытались вырвать ее из одиночества, потому что это бесполезно.
Но чаще ей хотелось плакать. Лечь в саду и уснуть, чтобы ее тело впиталось в землю, рассыпалось прахом, а к весне проросло цветами.
Обычно же Кэтрин молчала.
Привычный распорядок нарушил мистер Ресби, поверенный Джорджа.
- Мисс Уэлшберри, хм… доброго дня Я пришел по поводу… хм.. завещания.
В тот день Ричард как раз обедал у Кэтрин. Он почти не вмешивался в разговор, но прочитал все бумаги прежде, чем кузина поставила свою подпись. Кэтрин стала единственной владелицей дома на Говардс-стрит и счета в банке. Никаких особых условий Джордж не оговаривал, Кэтрин уже исполнился двадцать один год, и опекун не требовался.
- И еще… Незадолго до… хм… гибели, ваш отец получил чек . Хм… Вот он.
Отправителем числился некий мистер Хиллесворт. Имя оказалось незнакомым.
- Кто это? - Кэтрин нахмурилась, пытаясь вспомнить, где могла слышать эту фамилию, но ничего не приходило в голову.
Мистер Ресби смутился.
- Хм… Признаться, прежде я тоже не видел это имя. если ваш ...хм… отец вел с ним дела, то делал это без моего участия.
- Хм, - протянул Ричард, к счастью, слишком тихо, чтобы поверенный мог его услышать.
- Хм, - повторил он уже громче, разглядывая чек, когда они остались вдвоем. - Вот ведь привязалось. А ведь я где-то уже видел это имя.