Итак, август 1946 года. Абитуриенты — люди не очень юные. Подавляющая масса — бывшие фронтовики и те, кто в годы войны, прервав учебу, работал на заводах, заканчивая среднее образование в школах рабочей молодежи.
Заприметил я его сразу, хотя он ничем особенным не отличался от других ребят. Вот только имя его сначала поразило. «Конон», — представился он, когда мы по какой-то необъяснимой взаимной симпатии быстро познакомились и подружились уже во время экзаменов. «Как?» — простодушно изумился я, думая, что ослышался. «Конон», — повторил он, широко улыбаясь.
Невысокий, скуластый, черноволосый, с неизменной смешинкой в раскосых глазах, одет в поношенные гимнастерку и галифе, обут в не раз чиненные армейские сапоги. Только вот орденских планок было у него побольше, чем у других. Мы с Кононом успешно выдержали экзамены и были зачислены на первый курс, правда, на разные факультеты: он — на юридический, я — на валютно-финансовый. Однако это не помешало нашей дружбе. Напротив, взаимная привязанность все более росла, доверие тоже, хотя самого основного я не знал. Конон учился на своем юридическом, уже будучи разведчиком, и готовился к «нелегалке». Об этом я узнал от него намного позднее. Учился Конон хорошо, все ему давалось очень легко, даже трудный китайский. Студенты как-то сразу и единодушно признали в нем лидера. Во всяком случае, с первого по пятый курс был он бессменным секретарем партийного бюро своего факультета.
Не буду рассказывать о пяти годах, проведенных в институте. Тянулись они довольно долго. Но вот, наконец, государственные экзамены. Последний из них мы сдавали вместе, в один из июньских дней 1951 года. Большинство из будущих молодых специалистов уже знали о том, куда поедут и где будут работать. Конон сказал мне, что сам попросился на работу в один из приграничных с Китаем городов, где находился крупный таможенный пункт.
Счастливые и довольные, с дипломами в карманах возвращались мы с ним пешком домой. Потом на перекрестке расстались. «Я позвоню тебе через недельку», — сказал он, крепко пожимая мне руку.
Но ни через неделю, ни через две он так и не позвонил. Я отправился по профсоюзной путевке в подмосковный дом отдыха и, вернувшись, сам решил напомнить о себе. Трубку взяла его мать. Она сразу узнала меня по голосу.
— А Конон уехал… Да, да, уехал по распределению на работу в таможню два дня назад.
— А вы не знаете его адреса?
Она помедлила с ответом, потом тихо сказала: «Пока не знаю. Но он просил тебе передать, что напишет сам, как только устроится».
Писем от Конона я так и не дождался. Что поделаешь? Мало ли какие причины бывают у людей, чтобы не писать писем.
Только однажды встретил в компании своего сокурсника, и он, отведя меня в уголок, таинственным шепотом поведал такую историю.
— Ты знаешь, был я недавно в командировке за границей и в парижском аэропорту вдруг вижу: стоит в окружении иностранцев — знаешь кто? — И он назвал имя моего друга.
— Да ты что! — заинтересовался я. — Неужели он? Ну и что было дальше?
— Я к нему, значит, с распростертыми объятиями. А он на меня смотрит как-то странно. Я оторопел. Спрашиваю, заикаясь, по-английски: «Простите, сэр, вы разве не Конон Молодый?» А он на чистейшем английском: «Нет. Вы, вероятно, обознались».
— А может, ты все-таки обознался?
— А черт его знает! Если в мире существуют как две капли воды похожие физиономии и встречаются совершенно одинаковые голоса, тогда я обознался…
В один из январских дней 1961 года, уже работая в редакции «Известий», я просматривал итальянские газеты. На первой полосе «Мессаджеро» натолкнулся на сенсационный заголовок: «В Лондоне арестован советский разведчик Гордон Лонсдейл». Была помещена и фотография этого человека. Что же, сомнений не осталось никаких — на меня глядели грустные глаза институтского товарища. Сразу же вспомнился рассказ о случае на аэродроме. Значит, то был действительно Конон…
А еще через несколько лет стоял он в дверях своей московской квартиры на площади Восстания и улыбался. Постаревший, погрузневший, ставший совсем седым, мой товарищ, старый друг, к которому я приехал брать интервью. Мы как-то привыкли считать, что люди этой опасной, требующей большого мужества и прочих редчайших качеств профессии должны быть во всем необыкновенными, «из другого теста». И в моем сознании в первые минуты нашей тогдашней встречи никак не укладывалось: «Он — Лонсдейл». Когда председатель английского суда объявил приговор — 25 лет одиночного заключения, Лонсдейл мысленно приплюсовал эти двадцать пять к своим годам. Выходило, что из тюрьмы он мог освободиться уже совсем старым человеком. Но он верил, что фортуна не отвернется от него. Так и случилось. Англичане согласились обменять советского разведчика Лонсдейла на английского шпиона Винна, который был арестован в Советском Союзе.