«Должно быть, я сексуальный маньяк», – подумал он, содрогнувшись. «Что-то со мной не в порядке».
Ничто в его воспитании и предыдущей жизни не могло подвести Стива к таким поступкам. Он вырос в маленьком городке. Его отец был респектабельным учителем. Мать – утонченная и несчастливая женщина, которую занимали только педагогические проблемы мужа. В доме Джерардов многое запрещалось. Удовольствия исключались, вся жизнь сводилась к тягостям и неудобствам. С тех пор, как Стив помнил себя, он приучался к самоограничениям во всем, недопущении ничего низменного.
Его родители надеялись своими непрерывными наставлениями подвинуть и его на учительскую стезю. Поэтому его послали в колледж не с совместным обучением мальчиков и девочек, а только для ребят. Здесь строгостей и ограничений было вдвое больше, чем в родительском доме.
Стив закончил колледж с отличием. Но в педагоги не пошел, вместо этого он неожиданно для всех подался на флот, записался на два года. На военной службе он обрел свободу, которой не пользовался никогда раньше. Во всех отношениях он стал хорошим матросом. Поскольку все его домашнее воспитание зиждилось на выносливости и послушании, он легко приноровился к флотским уставам и порядкам. За одним исключением. Это исключение стало бедствием для его возможной карьеры в военно-морском флоте. Выяснилось, что здесь имеет значение не только то, как хорош матрос на строевых занятиях, как он владеет оружием или основами тактики своего подразделения, насколько спокойно переносит такие приказы, как направление чистить гальюн вне очереди, насколько соблюдает все требования уставов. Все эти достоинства ничего не значили на весах против других качеств, которыми он, оказывается, не обладал.
Лейтенант Рубби, командир его экипажа, вызвал однажды Джерарда в свою каюту. Рубби был тощий мужчина лет тридцати с небольшим и обветренным лицом. Все знали, что он весьма отличился в корейской войне.
Стив до сих пор помнил, как встретил его лейтенант. Рубби сидел за своим столом, внимательно вглядываясь холодными карими глазами в лицо вытянувшегося перед ним молодого матроса.
– Вольно, Джерард, – скомандовал офицер, – и закрой за собой дверь.
– Есть, сэр, – Стив затворил дверь. Он был немного встревожен. До сих пор командир никогда не вызывал его в свою каюту. Он заметил также, что на столе перед лейтенантом лежит его личное дело. Стив напряженно пытался припомнить, чего такого он мог натворить в последнее время. Вроде бы, ничего.
Рубби курил сигару. Стив тогда еще не был курящим и невольно поморщился от густого дыма.
Командир указал на кресло.
– Садитесь, – сказал он невыразительным тоном.
– Слушаюсь, сэр.
– Черт побери, – раздраженно сказал Рубби, ты не в строю. Что ты сидишь, словно штык проглотил. Хочешь сигару?
– Благодарю вас, сэр, я не курю.
– Вот как, – Рубби открыл нижний ящик стола. – Это, конечно, не по правилам, но как насчет выпить?
– Нет, сэр, я не пью. К тому же, это была бы выпивка в служебное время. А я на вахте еще два часа.
– М-да… Полагаю, ты прав.
Не налив и себе, Рубби убрал бутылку обратно в стол.
– Ладно, Джерард, – сказал он, вздохнув, – я вижу, ты гадаешь, почему я вызвал тебя.
– Так точно, сэр.
– Честно говоря, – сказал лейтенант, – это меня и самого удивляет. Полагаю, во мне заговорили отцовские инстинкты.
Рубби доверительно перегнулся к Стиву:
– Ты слишком хороший матрос, Джерард, чтобы твои задатки остались без востребования.
– Не понял, сэр.
– Я сказал, ты слишком хороший матрос, чтобы твои способности пропали даром. Рубби постучал пальцами по столу.
– Я внимательно наблюдал за тобой, Джерард. Ты самый компетентный человек во всем экипаже, самый способный моряк.
– Благодарю вас, сэр! – ответил Стив, польщенный этими словами. – Я стараюсь, как можно лучше усвоить все, чему меня учат.
– Это верно, – согласился Рубби. – В стрельбе, на полосе препятствий и прочих дисциплинах ты очень старателен. Но ты не воспринимаешь многие другие уроки, не так ли? И даже не стараешься.
– Не понял вас, сэр, – ответил Стив, искренне не понимая, к чему клонит командир.
– Это трудно объяснить, очень деликатная материя. Я стараюсь не вмешиваться в частную жизнь моих людей, во всяком случае, пока это не создает для меня проблем. Но в твоем случае, Джерард, я делаю исключение, потому что мне нравится, что ты стараешься стать хорошим моряком. Я думаю, ты им станешь и сможешь сделать карьеру на флоте. Он вынул сигару изо рта.
– Но есть некая малость, которую вы еще не освоили, Джерард. Это самая важная часть морского дела, иногда даже самая важная в жизни вообще.
– Что же это такое, сэр?
– Буду очень откровенным, – сказал офицер, – но тут вам помочь нельзя. Вы должны познать себя, Джерард. Стив недоверчиво взирал на него.
– Мне кажется, я это делаю, лейтенант. Рубби отрицательно покачал головой.
– Нет, вы себя совершенно не понимаете и неспособны принимать трудные решения, когда надо сделать решительный выбор в чем-либо.
– Не улавливаю вашу мысль, сэр.
– У вас есть собственные правила, по которым вы живете, не так ли?
– Да, сэр, именно так.
– Система очень строгих правил. Без сомнения, вбитая в вас в детстве.
– Меня правильно воспитывали, сэр.
– Нет, – возразил Рубби, скрестив руки на груди, – это не так. Когда ты был мальчишкой, Джерард, тебе доводилось когда-нибудь стянуть сигарету и выкурить ее за домом, просто так, чтобы попробовать, что это такое?
– Нет, сэр.
– Тебя когда-нибудь соседская девчонка завлекала в лес, чтобы там побаловаться?
– Лейтенант Рубби! – Стив вскочил, лицо его пылало.
– Думаю, что нет, – не обращая внимания, – продолжал Рубби. – Да садись же… Ты не выпиваешь, не куришь, не бранишься и не волочишься за женщинами.
– Конечно, нет!
– Значит, – заключил Рубби, – ты пуританин, а пуритане опасные люди.
Стив сидел насупившись, потом сказал:
– Я полагаю, сэр, вы не имеете права так говорить мне. Почему все презирают человека, который верит в целомудрие?
– Никто не презирает человека за целомудрие, – возразил Рубби. – Но есть разница между пуританством и целомудрием. Пуританин ощущает свое превосходство над пороками, осуждает их, даже не понимая, что это такое. Целомудренный же отвергает их потому, что они не соответствуют тому пути, по которому он намерен следовать. Вот в чем разница. Целомудрие придает силу. Пуританство лишь только отвергает.
– Я не понимаю, какая тут связь с моей карьерой на флоте, – довольно невежливо заявил Стив.
– Самая прямая связь! – ответил лейтенант. – И с вашей гражданской карьерой тоже. Вы собираетесь жить, как мужчина, вести дела с мужчинами. Но для этого нужно и самому стать мужчиной. Я бы с радостью способствовал вашему продвижению по службе. Я бы с радостью дал вам рекомендацию в O.C.S.,[3] но я не могу сделать этого, пока вы не познаете себя. Вы должны созреть, а этого нельзя достичь, пока не познаешь свои слабости, не разберешься, что они из себя представляют. Без этого вы не сможете видеть, познавать и предупреждать слабости других.
– Это, конечно, здорово – продолжал Рубби, – бежать всяческих искушений. Но ведь это дешевый жест, избегать соблазнов, которые сам не вкусил! Невелика цена такому целомудрию! Черт побери, хотел бы объяснить это получше. Что я хочу сказать, Джерард, ты как кусок льда, который еще не начал таять. Ты воображаешь себя прочным, а на самом деле ты хрупкий, чуть подтаешь и переломишься. Надо терпимее относиться к вещам, которые образуют мужчину – к порокам, в частности, так же, как к целомудрию.
– Вы хотите сказать, командир, что я должен предаться всем грехам? Напиваться, сквернословить? Прелюбодействовать?