бутылки.
С мечтательной улыбкой на лице я подвинул Ти Джею двадцатку, и он свалил. Черт, это
может стать началом прекрасной дружбы. Если он сможет заставить ее сказать «трахни меня,
Картер, да посильнее», я, пожалуй, куплю ему пони.
Пока Клэр заканчивала наводить порядок, Ти Джей попрощался с нами и ушел. Через
несколько минут она вышла из-за барной стойки и села рядом со мной на табурет.
– У тебя утомленный вид, – сказал я ей, когда она подперла подбородок ладонью и
испустила вздох.
– Это такой милый способ сообщить, что я хреново выгляжу? – пошутила она.
– Ни в коем случае. Если ты будешь выглядеть хреново, я так и скажу. Еще я обязательно
скажу, если ты наденешь джинсы, в которых твоя задница будет смотреться толстой, если то, что ты
испечешь, будет походить на подметку, или если ты пошутишь, но получится не смешно.
– Вау. Какой ты добрый, – ответила она со смешком.
– Что есть, то есть.
Несколько минут мы просто смотрели друг на друга. Все происходящее казалось мне
нереальным. Я не мог поверить в то, что она сидит напротив меня. Я не мог поверить, что она
осталась такой же удивительно смешной и красивой. И что у нее есть ребенок, причем от меня.
– Знаешь, ты меня типа как изумляешь, – проговорил я, нарушая молчание.
На щеках у нее проступил румянец. Отвернувшись, она уставилась на салфетку, которую
держала в руках и рвала на кусочки.
– Поверь, не такая уж я и классная.
Я недоверчиво покачал головой, потому что она явно себя недооценивала.
– Шутишь? Ты подцепила на студенческой вечеринке полного лузера, забеременела и была
вынуждена бросить школу и все свои мечты, но работала как проклятая и растила замечательного
маленького мальчика, а теперь открываешь свой собственный бизнес. Если это не изумительно, то
тогда я не знаю, что.
Она стала рвать салфетку еще активнее, а я продолжил:
– Ты сильная, красивая, уверенная в себе и держишься так, словно, что все дается тебе
73
LOVEINBOOKS
чертовски легко. Я так рад, что снова с тобой встретился. И я останусь навеки перед тобой в долгу за
то, что ты заботилась о… о нашем сыне. Ты потрясающе с ним справляешься, с такой
самоотверженностью, что просто захватывает дух.
Уф. Я-таки произнес это вслух. Мой сын. Гэвин мой сын. Странно, но из-за этого мне вовсе
не захотелось броситься на ржавый гвоздь.
И тем не менее она по-прежнему отказывалась смотреть на меня. Я занервничал. Еще мне
было жалко салфетку, которая напоминала теперь маленькую кучку снега. Дотянувшись до Клэр, я
накрыл ее руки ладонью, чтобы она перестала с нею возиться.
– Эй. Что-то не так? – спросил я.
Наконец она повернулась ко мне лицом, и, не буду врать, я дико перепугался, когда заметил
в ее глазах слезы. Со слезами я ладить не умел. Вообще. Если прямо сейчас она попросит меня
прыгнуть в огонь, я прыгну, лишь бы не видеть, как она плачет.
– Гэвин – замечательный ребенок. Умный, смешной, идеальный, самый лучший маленький
мальчик на свете. С ним бывают свои непростые моменты, но он воспитанный и просто идеальный
ребенок. Идеальный! Абсолютно все его обожают, и я счастлива быть его матерью… – Ее голос
сошел на нет.
Я знал, что она приукрашивает действительность, и тоже расплакался бы, если б услышал
слово «идеальный» хотя бы еще один раз. Но мне была не нужна разбавленная версия. Я хотел знать
все, что я пропустил. Хорошее, плохое, злое – абсолютно все. Она нервно постукивала ногой по
ступеньке табурета и выглядела так, словно вот-вот взорвется. Клэр была матерью-одиночкой с
кучей забот, и я точно знал, что Гэвин – как и любой другой ребенок – был далеко небезупречен. Но
она явно хотела, чтобы я считал его таковым. Неужели она боялась, что я передумаю, если узнаю все
ужасы родительства? Мне всегда хотелось однажды обзавестись детьми, и этот вопрос был одним из
самых проблемных между мной и Ташей. Я отдавал себе отчет, что оно далеко не всегда радужно и
умилительно. Что оно может высосать из тебя все силы и заставить усомниться в своей вменяемости.
– Ничего страшного, если тебе хочется на него пожаловаться. Я и представить не могу,
насколько тебе пришлось тяжело.
– Я люблю Гэвина, – повторила она твердо.
На ее лице нарисовалась такая паника, что я тихо хмыкнул.
– Никто в этом не сомневается. Но тебе необязательно вести себя так, словно все сто
процентов времени ты держишь все под контролем. Поверь, если ты выговоришься, я не стану
думать хуже ни о тебе, ни о Гэвине. Я ведь не врал, когда говорил, что хочу узнать все.
Она немного расслабилась. Перестала терзать бедную салфетку и маниакально постукивать
ногой. Взгляд ее, однако, остался настороженным. Мне был известен только один способ сделать
так, чтобы она успокоилась и открылась. Поднявшись, я перегнулся через барную стойку и нащупал
под ней то, что было мне нужно.
Потом сел, взял одну из висевших над баром стопок и наполнил ее водкой «Три оливки» с
виноградным вкусом, которую, как мне было известно, Клэр любила больше всего, а затем
отодвинул бутылку в сторону.
– Будь честной, – сказал я и поставил перед ней стопку.
Клэр закусила губу и посмотрела вниз, затем снова подняла глаза на меня. Она была точно
открытая книга, и перед тем, как она дала себе волю, я разглядел на ее лице все те противоречивые
эмоции, которые ее раздирали.
– Я-люблю-Гэвина-до-безумия-но-он-выносит-мне-мозг! – выпалила она на максимальной
скорости и сразу захлопнула рот.
– Выпей, – предложил я, кивая на стопку.
Она без колебаний взяла стаканчик, залпом его опрокинула и со стуком поставила обратно
на стойку.
– Продолжай, – сказал я ей, наклоняясь поближе и подливая в стопку еще водки.
– Когда он впервые сказал «мама», у меня буквально растаяло сердце. Но этот ребенок не
затыкается ни на секунду. Он разговаривает даже во сне. Как-то раз мы ехали в машине, и он все
болтал и болтал об овцах, картошке-фри, о своей писюльке, о газонокосилках, так что в итоге я
остановилась прямо посреди улицы и вышла из машины. Когда я обошла ее кругом и села обратно,
он так и продолжал говорить, спрашивая, есть ли у газонокосилок писюльки. Он. Никогда. Не
замолкает.
74
LOVEINBOOKS
– Выпей, – повторил я с улыбкой.
Она осушила стопку и на сей раз поставила ее передо мной, чтобы я налил ей еще. Я так и
сделал и подвинул стопку обратно.
– Я набрала двадцать пять килограммов, пока вынашивала его. Ты представляешь, каково
это: смотреть вниз и не видеть собственную вагину?
– Э… нет, – пробормотал я.
– У моей задницы появился свой собственный почтовый индекс.
– Если тебе станет легче, знай, что у тебя шикарная задница, – честно сказал ей я.
– Спасибо.
На сей раз ей не потребовалось приглашения, чтобы выпить.
– Его объятья – словно волшебное лекарство от всего на свете. Но ты знаешь, насколько
часто этот ребенок обделывался, блевал и орал? Любое питье вылетало из него, как из пулемета.
Выпить, срыгнуть, стошнить. Намылить, прополоскать, повторить.
Стопка стукнула о столешницу.
– Он почти не спал по ночам до трех с половиной лет. Меня настолько это достало, что
пришлось припугнуть его чудищем, живущим у него под кроватью. Я сказала, что оно не цапнет его
за ногу, если он встанет посреди ночи, лишь в одном-единственном случае: если дома начался
пожар.
Она запрокинула голову, хлопнув еще одну стопку.
– Не верю, что ты не возненавидел меня, – сказала она.