Аннушка сочувственно подняла глаза к небу, словно пытаясь сказать «и не говори».
– Знаю. Матери некоторых моих друзей – просто кошмар. – То ли Аннушка не заметила ее промаха, то ли постаралась замять неделикатное замечание, но Клодия была ей очень признательна.
– Поблагодари его за парацетамол. Может быть, позднее увидимся в бассейне.
– Мы собираемся пройтись под парусами, – смущенно сказала Аннушка. – Ты могла бы присоединиться, если захочешь, хотя папа считает, что тебе лучше не выходить на солнце, если у тебя болит голова.
– Он прав. Думаю, мне лучше полежать.
– Он просил передать, что заказал столик в ресторане на 8.30. Я сегодня не смогу поужинать с ним, – засмущавшись, добавила она. – Ну, ты понимаешь… после всего…
Клодия понимала, что надо бы сказать ей что-нибудь глубокомысленное и серьезное, но это могло бы смутить девушку. К тому же в голове продолжали нещадно барабанить молоточки, и ей не терпелось принять парочку таблеток от головной боли.
– Ужинать с ним – не такое уж страшное наказание, – сказала она с вымученной шутливостью. – Мне случалось ужинать и в худшей компании.
Губы Аннушки тронула смущенная улыбка.
– Мне теперь неловко перед тобой. Я ведь действительно думала сначала, что ты в него влюбилась.
– Только этого не хватало! Я все еще грущу по своему бывшему приятелю, австралийцу. Он уехал пять месяцев назад, и с тех пор я чувствую себя овдовевшей.
Аннушка, смутившись еще сильнее, сказала:
– Я, пожалуй, пойду. Папа ждет меня. Надеюсь, тебе скоро станет легче.
Когда она ушла, Клодия приняла две таблетки парацетамола и легла, укрывшись покрывалом.
– Было бы неплохо, если бы он сам принес лекарство.
– Так тебе и надо, не будешь вести себя, как безмозглая злючка. На что ты вообще жалуешься? Радуйся, что он хоть как-то позаботился о тебе.
– Он не хочет, чтобы я поехала с ними на прогулку под парусами. Он не хочет, чтобы я была «третьим лишним».
– Разве можно его за это осуждать? Ты бы на его месте захотела присутствия «третьего лишнего»?
Смахнув слезу, Клодия свернулась клубочком, моля Бога, чтобы парацетамол скорее подействовал.
Но боль не проходила. Когда она проснулась через полтора часа, молотобойцы все еще были за работой, хотя ударяли молоточками с меньшей энергией, как будто некоторые из них, выпив за обедом, оставили работу и решили вздремнуть.
Чувствуя себя вялой, или, как сказала бы мать, «квелой», Клодия заставила себя спуститься в бассейн.
Проплыв несколько раз от борта до борта, она почувствовала улучшение. Но вместе с облегчением пришли отнюдь не радостные мысли.
– Я сослужила свою службу, и мне пора уйти со сцены. За Аннушкой больше не нужно присматривать. Мне не следовало бы даже ужинать вместе с ними сегодня. Надо под каким-нибудь благовидным предлогом отказаться и позволить им побыть вдвоем. К тому же мне очень больно сидеть там целый вечер, притворяясь абсолютно равнодушной к нему. Зачем я вообще солгала Аннушке, что между нами ничего нет? Зачем рассказала ей про Адама?
– Сама знаешь зачем. Не могла же ты сказать: «По правде говоря, я от него без ума, и, когда ты уехала с Сэмми, мы провели страстную ночь в постели».
– А вдруг Аннушка перескажет ему все, что я рассказала ей об Адаме? Не надо обладать богатым воображением, чтобы догадаться, к какому умозаключению может прийти мужчина, выстроив простейшую логическую цепочку: а) она все еще тоскует по человеку, который оставил ее несколько месяцев назад; б) совершенно очевидно, что она обладает здоровыми сексуальными инстинктами. И если сложить а) и б), то получится в) женщина, которой в данный момент не хватает секса и которую не придется слишком долго уговаривать.
– В таком случае скажи ему, что солгала.
– Как я могу это сделать, если он первый не заведет об этом разговор? Он подумает, что я только и жду, когда он поманит меня пальцем в укромный уголок.
Все это было так сложно, что молотобойцы в голове снова принялись за свою работу.
Чуть не плача, Клодия вышла из бассейна в самом мрачном расположении духа.
Действуй по обстоятельствам. Если он хоть чуть-чуть намекнет относительно «когда мы вернемся домой», то, ради Бога, не погуби все, проявив излишнее нетерпение. И, ради Бога, не делай все наоборот и не веди себя так, как будто тебе это абсолютно безразлично.
Все мысли о том, чтобы под благовидным предлогом уйти, оставив их вдвоем, улетучились из ее головы, как только они вечером пришли в ресторан.
Теперь, когда утренние драматические события остались позади, им было необходимо присутствие третьего лица. Они уже отвыкли от непринужденного общения друг с другом, и Аннушке было трудно сразу перейти от враждебного молчания к сердечности и лучезарным улыбкам.
Незаметно наблюдая за Аннушкой через стол, Клодия почувствовала в ней внутреннюю борьбу. Ей отчаянно хотелось быть хорошей, но мешала естественная подростковая застенчивость. Клодия особенно остро ощутила сейчас, как тонок лед, по которому они идут на сближение друг с другом. Его ничего не стоило сломать. Одна незначительная размолвка может сразу же отбросить их на исходные позиции.
Гай являл собой образец терпения и обращался с дочерью с присущей ему деликатностью. Он не смущал ее бьющей через край отцовской любовью, не принуждал к разговору.
– Как прошла прогулка под парусами? – поинтересовалась Клодия.
– Неплохо, – ответил он. – Немного мешал ветер в четыре балла, но из Аннушки получился неплохой член судовой команды.
– Я оказалась безнадежной тупицей, – ответила та, засмущавшись. – Я совсем не разбираюсь во всех этих гиках и румпелях.
– Я тоже поначалу путался.
– И не понимаю, почему моряки не могут говорить на нормальном человеческом языке, – продолжала Аннушка. – Почему надо говорить «ложимся на другой галс», вместо того чтобы сказать просто «мы поворачиваем»?
Но она сказала это без своего обычного капризного недовольства.
– Понятия не имею, почему, – ответил Гай, – но помню, как задавал своему отцу такой же вопрос, когда он впервые взял меня с собой в море.
– Что он ответил? – спросила Аннушка.
– Он велел не задавать глупых вопросов и не совать голову, куда не следует, пока ее не раскололо гиком, – усмехнувшись, ответил Гай.
Аннушка неуверенно улыбнулась.
Он впервые упомянул о своих родителях.
– Сколько тебе было лет? – спросила Клодия. Он пожал плечами.
– Лет восемь или девять.
– Его отец оставил мать, когда ему было десять лет, – неожиданно вставила Аннушка. – Сбежал с другой женщиной.
Сказав это, она тут же испуганно взглянула на отца: не сочтет ли тот, что она болтает лишнее.
Гай, казалось, был ничуть не обескуражен.
– Классический случай: пожилой мужчина сбегает со своей секретаршей. – Он пожал плечами. – Мать очень сильно переживала. Она в своем роде тоже является классическим примером: умная женщина, которой с детства внушали, что для нее самое главное в жизни – не карьера, а замужество и дети.
Пока Клодия обдумывала, стоит ли спрашивать его о том, где теперь его родители, поскольку, возможно, оба умерли, он продолжил:
– Ей было очень трудно снова пойти работать. В конце концов она нашла место в одном элегантном старомодном отеле, в каких обожают останавливаться туристы.
– Где это было? – спросила Клодия, понимая, как мало о нем знает.
– В Котсуолде. Летом там от туристов отбою не было. Американцы приезжали тысячами. И в конце концов она встретила одного вдовца из Бостона. В возрасте двадцати шести лет я собственноручно вел свою мать к алтарю на ее свадьбе.
– Я тоже там была, – вставила Аннушка. – Я даже помню, что на мне было хорошенькое платьице, цветы в волосах и маленькие белые балетные туфельки. Я облила апельсиновым соком платье и плакала.
Гай удивленно взглянул на нее.
– Все старушки суетились вокруг и утешали, пока тебя не вырвало на мои брюки.
– Как тебе не стыдно, папа! – Засмущавшись еще больше, Аннушка сосредоточила внимание на бифштексе с жареным, картофелем.