Митрополит Исидор явился в город с крёстным ходом. Этот древний обычай Церкви Христовой видела Москва, когда молила о ниспослании милости и благодати Божией во всех бедах и напастях — бездождье или безведрин, в пору тлетворных ветров, смертоносной язвы, нашествия иноплеменников и иноверцев, когда просила о победе над врагом, а также во многих торжественных случаях, по уставу церковному.
Исидор вошёл в Кремль в преднесении большого запрестольного Креста с изображением Распятия Христова. Не сразу разглядели православные, что за знамение Креста Господня вздымается на длинном древке. А разглядев, глазам своим верить не хотели и слово обронить не смели.
Василий Васильевич, стоявший в окружении родных и ближних бояр, произнёс удивлённо:
— Отчего древко столь высоко?… Как бы латинское, что ли?
Вот крёстный ход ближе и ближе, уже и Исидора в лицо можно узнать, но Василий Васильевич глаз не мог отвести от Креста.
— Что же это? — повернулся к Антонию. — Распятие какое-то не такое, а-а?
— Абы по-латински изваяно, — растерянно отвечал священноинок. — Как бы обе ноги Спасителя единым гвоздём пронзены, а не двумя.
— И руки не прямо… Висит Он на них…
Скоро не осталось уж ни малых сомнений, что перед Исидором несут латинский крыж, как презрительно именовали его православные польским словом.
Сам вид чужого Креста оскорблял москвичей — вместо Распятия, где Христос простирал руки широко и прямо вдоль поперечной перекладины, как бы распространяя их для объятия и Сам готовясь к Вознесению, на латинском крыже Спаситель безвольно провисает, руки Его подняты вверх и в стороны-здесь лишь страдание человеческого тела Его ради нашего спасения, но нет той Божественной любви, над которой не властна смерть, ведь Спаситель, даже страдая, вовсе не страдает в обычном смысле, а торжественно покоится на Кресте-Он жив и в самой смерти Своей, а привлекающим объятием объемлет весь мир.
— И палицы-то, никак, фряжские… Три… Серебряного дела, — рассмотрел Василий Васильевич.
— Тоже в честь латинского права, — пояснил Антоний.
И все собравшиеся рассмотрели уже, что повелел нести перед собой Исидор; пошёл по толпе испуганный шёпот:
— Крыж… Крыж…
Но тут ударили враз во все колокола, и в могучем медноволновом гуле потонули голоса недоумевающих.
Исидор со своим духовенством обошёл при непрерывном трезвоне собор Успенья Богоматери по движению солнца — посолонь, вернувшись на площадь, двинулся внутрь собора по расстеленным на мокрой от растаявшего снега земле коврам.
Василий Васильевич прошёл на своё царское место, справа перед амвоном.
Обедня шла по обычному чину[116], заведённому со времён Иоанна Златоуста и Василия Великого.
Ектения[117] великая…
— Миром Господу помолимся, — возглашает протодиакон.
Каждое прошение своё он сопровождает поклоном, а хор молитвенно вторит:
— Господи, помилуй!
С надоблачных высот о спасении душ наших прошения снижаются к миру, к духовным нуждам:
— О благосостоянии святых Божиих Церквей Господу помолимся!
— Господи, помилуй!
Сейчас пойдёт прошение о церковных предстоятелях… Сначала о заглавном патриархе константинопольском, затем о митрополите всея Руси… Но что это?
— О великом Господине и Отце нашем папе римском Евгении…
В море молчащей толпы прихожан зародились некие всплески недоумения, взоры иных обратились на сидевшего на возвышении в резном кресле великого князя.
Протодиакон возвысил голос:
— …И Господине нашем Преосвященнейшем Исидоре, честном просвитере, во Христе диаконстве, о всём причте и людях. Господу помолимся…
Не сразу и не столь дружно, скорее смятенно и без веры отозвался хор:
— Господи… помилуй…
Всё рассчитал Исидор. Никто, даже великий князь не посмеет нарушить святого богослужения. Сугубая ектения… И опять по велению Исидора его протодиакон просит:
— Ещё молимся о Великом Господине и Отце нашем Святейшем папе римском Евгении…
И хор уж с каким-то отчаянием просит трижды:
— Господи, помилуй… Господи, помилуй… Господи, поми-и-луй!..
Стало быть, не ослышались прихожане! Стало быть, верно, что, во-первых, поминать надобно теперь не патриарха православного, а папу римского, пастыря латинян.
И ни шума, ни сдержанного ропота в соборе — ошеломление: вот так на рати мечом либо копьём ударят воина по шелому — не сражён он насмерть, однако и живым не назовёшь; и прихожане все омертвели на время, и великий князь сам не свой сидит, не ворохнётся, не моргнёт даже, кажется…