Василий Васильевич дрался до последних сил, как простой ратник, и тоже был пленён.
Татары праздновали победу. На радостях выжгли несколько окрестных сёл, два дня пировали в Спасо-Ев-фимьевом монастыре.
…Он открыл глаза оттого, что кто-то щекотно и нежно касался его лица. Пахло спелым лугом, кровью, лошадиной мочой. Пустое небо, покачиваясь, плыло над ним, скрипели колёса. «На арбе везут, — отрешённо подумал великий князь. — Куда? Всё равно». Высокие травы задевали его по лицу. Он испытывал неслыханный покой. Будто впервые видел и высокое небо, и краешком глаза — зелень трав, ласково задевавших по его лицу. «Я у татар? — спросил он себя. — Где я? Ну и пусть». безразличие ко всему владело им.
— Как он там? — раздался сбоку чей-то знакомый голос. — Не помер?
— Лежит… в однодышку дышит.
— Хоть бы довезти!.. Далёко ещё?
— Кто ж знает? Мы теперь люди подневольные. Василий Васильевич узнал усталый голос Фёдора Басенка.
— Глядеть страшно, — сочувственно сказал первый голос — Ни в живых, ни в мёртвых.
— А ты и не гляди! — зло сказал Басенок.
«Мы в плену», — понял Василий Васильевич. Жажда мучила его, но не было сил спросить воды. Орёл, распластавшись, кругами ходил в вышине, всё так же скрипели колёса и что-то попискивало, позвенькивало в траве, не переставая. Боли он не чувствовал, потому что не чувствовал своего тела. Его не было. Только гудела голова, лежавшая от тела отдельно. «Может, отхожу я? — подумал Василий Васильевич. И эта мысль не испугала его- даже лучше… коли так. Многое со мной бывало, но эта-кого ещё не случалось. Я знал унижение и почёт, лесть и ненависть ко мне, но такого ещё ни разу не испытывал, чтоб голова от тулова отдельно. Мне изменяли, и я предавая тех, кто любили меня, я достоин и худшего, чем сейчас. Но как странно, как хорошо, Боже мой, плыть вот так среди трав…»
Внезапно он испытал приступ тошноты, в глазах замелькали пики, копья, сулицы, сшибающиеся мечи и сабли, послышались глухие удары ядер на ремнях, хрястанье шестопёров и булав. «Это мне кажется, — пытался он постановить смертную круговерть, — это я только вспоминаю, всё прошло и кончилось, всё прошло».
Белый орёл с чёрными перьями на концах крыльев опустился на край арбы. Струи крови текли у него по шее и по груди. Он сложил крылья и топтался по грядке. А глаза у него были человеческие, страдающие.
— Зачем? — громко крикнул великий князь. — Зачем всё?
Но его никто не услышал. Опять то же слабое попискиванье, монотонное шуршание сбруи и травы, сминаемой колёсами.
«Я брежу, — попытался внятно сказать он и прогнать этот бред. Оскаленные рты, остекленелые мёртвые глаза метались веред ним, незнакомые ратники в дощатой броне, в невыделанных кабаньих шкурах вместо кольчуг… — Это новгородцы?… Меч стоит три коровы… Щит с кольчугой — шесть коров. Вооружение одного настоящего ратника стоит двух объезженных коней или десяти коров… О чём я думаю? Какое это имеет значение?… Где мой колонтарь[129]? На мне? Почему я его не чувствую? Он должен хорошо защищать мне и спину, и грудь. Он из металлических пластин. Говорят, что их пятьсот, откованы, золочены через огонь, все состарены крепко, мастера делают колонтарь по пять-шесть месяцев… Может быть, я убит уже? Где моя сетка кольчужная от пояса до колен? Я не чувствую ног. А руки?» Он попытался поднять правую руку и, скосив взгляд, ужаснулся, увидев нечто распухше-чёрное, обмотанное по пальцам заскорузлыми от крови тряпками.
Морда верховой лошади возникла рядом с тем, что ещё вчера было его рукой. Серпики татарских глаз с любопытством глядели на него.
— Где там наш дарагой? Жив? Не дадим умереть.
Русский канязь — ценная добыча.
Гортанный смешок.
Жёсткие ладони приподняли его голову, рванули крест-тельник с шеи. Боль была такая, что тьма сомкнулась перед Василием Васильевичем, поглотив небо. Он не издал даже и стона и не слышал, как Басенок ругался с молодыми царевичами, как Мамутек свистал плёткой над его неподвижным телом, с хохотом отталкивая боярина:
— В Москву отошлём. Вон Ачисан отвезёт. Лови, Ачисан! Пускай в вашем улусе знают, что канязь Василий побеждён и наш пленник.
4Плен государя — его личный позор и горе подданных. Но Василий Васильевич пленён был, когда потерял сознание от многочисленных ран и язв. Правдивый летописец занесёт потом в свиток: «Сто татаринов паде от руки великого князя; на самом же многи быша раны; у правыя руки его три персты отсекоша: только кожею удержашася. Левую же руку насквозь прострелиша, и на главе его бяше 13 ран; плеща же и груди от стрельного ударения и от сабельного, и брусны его бяху сини, яко и сукно».