— Дела сердечные, — лукаво и весело, из губ в губы выговорила Мадина.
— А где у тебя сердце-то? Ну-ка? Тута? Чего-то не дощупаюсь.
— Ну, чего тискаешь? Не сыт ещё?
— К кому едешь?
— Угостки везу изменщику, — сказала дерзко, но можно было принять и за шутку.
— Кто он? Какие такие угостки? Она зарылась лицом ему под бороду:
— А выдашь?
— Не… Тебя-то?… Теперь?
— Ну, разные… травки: живокость, вороний глаз, пьяная трава, болиголов.
— Стой-ка, вспоминаю, болиголов в Греции осуждённым на казнь давали. Ты кому, баба, служишь?
— Великому князю Московскому, как и ты.
— А врёшь?
— Зачем? Я тут в твоей власти.
— Ну, и как твои травки лечат?
— Щитовник крепко лечит: рвота, понос, слепота… Ещё ит-сигек наш степной. Внутрь хорошо и соком на кожу капнуть — двух капель хватит… Чего молчишь? Может, надо чего-нибудь такого?
— Может, и надо. А ещё лучше есть?
— Лучше всего, думаю, рута будет. Из Крымской Орды мне привезли. Души-и-истая!
— Вылечит?
— Не в миг, а постепенно и наверняка.
— А что будет?
— Слюна пошла — значит, началось… Язык опухнет, вывалится, блевотина с кровью, а там уж и освобождение от мук недалёко.
Обнялись крепко, дрожа от предрассветного холода. «Скорей бы доехать», — подумали оба.
Дом был большой, уютный: покои, покойцы, светлицы, сени, переходы — заплутаешься. В горнице, где сидели, полы из дубовых плашек, столы расписные, полки резные с веницианского стекла цветного кубками, а также яблоками серебряными и золотыми петухами. Всё это Мадина с любопытством разглядывала, пока Бородатый беседовал с хозяином дома, боярином Иваном Котовым. В бытность Шемяки великим князем самозваным служил Иван у него чашником, яствами распоряжался и виночерпием, тогда с Бородатым и сдружились в Москве, многие чаши совместно выпили, как Бородатый был тогда не у дел и заняться ему, кроме этого, было нечем, а знакомство с боярином из вражеского стана свёл на всякий случай, знакомство весёлое, хмельное, так что встретились теперь в Новгороде с большой приязнью.
Бородатый с осторожностью расспрашивал, боярин глуховатым приятным голосом рассказывал. Разговор быстро сошёл, конечно, на Шемяку.
— Слухи в Москве ползают, будто у вас его тут с охотой да любовью приняли? — начал дьяк, промокая полотенцем уста после очередной чаши.
Котов тоже осушил свою, помотал головой сокрушённо:
— Куды-ы!.. Один грех и печаль округ него. Про нашего блаженного Михаила слыхал?
— Из Клопского монастыря, что ли?
— Он, он, клопский. Иные, как владыка Иона, ярким светом сияют на святительских престолах, иные от мира укрываются, мужи богоугодные, в пустынных обителях, как Пафнутий Боровский, а наш блаженный тяжкий подвиг юродства принял ради Христа. Так вот к этому Михаилу Шемяка дважды приходил. Первый раз благословения просил на борьбу с князем Московским, а блаженный и ну его стыдить: не довольно ли бед натворил ты, примешься коли за старое, сюды воротишься с бесчестием, и гроб ждёт тебя! А Шемяка плюнул блаженному под ноги, не боюсь, мол, ничего.
— Хульник какой! — заметил дьяк. — Ты что же, всё заодин с ним аль ужо отошёл от него?
— Да как сказать? — неопределённо отозвался Котов. — Ни то ни сё. Встречаемся когда… Вражды, вопчем, нету. Правду сказать, жалко мне его, Стёпа. Пропащий он человек, сам себе уже не мил и друзьям в тягость. Вот так. Погоняли его москвичи, как зайца по полям, притёк сюда, а Михаил-то Клопский встретил его на улице и по голове погладил, как дитя, да и говорит: земля, мол, зовёт тебя, князь.
— Да оно как понять? — скрывая радость, спросил Степан. — Как юродивого растолковать? Может, и зовёт его земля. Всех нас она позовёт когда-нибудь. Шестой десяток Дмитрию Юрьевичу?
— Шестой, — печально подтвердил Котов. — А что за жёнка с тобой, Стёпа? Налей и ей чарочку. Шустрая какая, кошкой в глаза мечется! Иди поближе к гостбищу, угощайся.
Мадина и впрямь время не теряла, глазами, как шильями, Котова сверлила, насквозь простреливала.
— А жёнка эта — честная вдова, — Степан почтительно подвинул ей чарку. — Гляди глазами, да не тронь руками, — это уж Котову.
— Честная? Вижу, задистая… Хвоста у неё там нету, не вьётся?
— Ха-ха-ха! — раскатилась Мадина, подходя и берясь за чарку и шевеля боками. — Это ведь можно и проверить, боярин, ежели кто сомневается.
Тут и Котов развеселился от намёка смелого и всю её оглядел с одобрением.
— Жёнка в затруднении большом, — остепенил его дьяк. — Разорённая, как есть, места ищет, служить стряпухой могла бы за пропитание. Тебе не надо? Не возьмёшь?