— Да вишь, валит-то как, дедушка Клим! Всё одно к утру наметёт по стрехи!.. — возражал ключнику высокий холоп, расчищавший снег у крыльца княжеских хором.
Ключник только махнул досадливо рукой и поплёлся назад к себе в избу…
А снег всё валит и валит…
В это пасмурное февральское утро зимой 1446 года в одной из горниц мужской половины княжеских хором сидели двое бояр.
Один из них, высокий, плотный мужчина с русой бородой, был хозяин дома, князь Иван Андреевич Можайский.
Князь Иван сидел за столом, крытым тяжёлой бархатной скатертью вишнёвого цвета; поглаживая левой рукой свою пышную бороду, князь внимательно слушал своего собеседника.
Гость, закадычный друг-приятель и двоюродный брат хозяина, князь Дмитрий Юрьевич, сидел напротив и что-то горячо и страстно рассказывал. В чёрных глазах князя Дмитрия то и дело вспыхивал недобрый огонь; красивое смуглое лицо его было искажено досадой и гневом…
— Не холопи мы его, — отрывисто говорил он, — не в кабалу к нему поступили. Чем мы хуже его?! Государь и великий князь Дмитрий и ему и нам родным дедом доводится[149]!.. По деду — то всяк из нас стол московский занять может!..
Князь Иван досадливо передёрнул плечом.
— Знамо дело, не хуже!.. По деду-то у всех у нас права одни!.. А у тебя, княже, и по отчине найдутся!..
Только мошна-то у нас с тобой, друже, не выдержит супротив Васильевой!..
Князь Дмитрий гневно ударил кулаком по столу.
— Грабители они — вот что!.. И отец и мать среди белого дня словно на большой дороге людей обирали!..Не хитро такими делами мошну набить!..
Хозяин усмехнулся.
— Да, не хитро!.. — повторил он последние слова Дмитрия. — А ты, видно, с братом не забыл ещё свадьбы, всё ещё сердцем горишь?!
Князь Дмитрий укоризненно посмотрел на хозяина.
— Тебе смешно, Иван, — с горечью произнёс он, — а я вот что тебе скажу: умирать будем — ни брат Василий, ни я не простим той обиды!.[150]
Он взволнованно поднялся со скамьи и несколько раз прошёлся по горнице; но князь Иван своими словами вовсе не хотел посмеяться над другом: улыбка давно сбежала с его лица и он уже с нескрываемым участием следил за братом.
— Не серчай, Митя! — тихо проговорил он, подходя к князю Дмитрию и кладя ему руку на плечо. — Без издёвки ведь сказал я… Сам знаю, какова обида ваша была!..
Князь Дмитрий, не глядя на брата, хмуро махнул рукой:
— Да я не на тебя, князь! Знаю, нет в тебе злобы… Боле десяти годов с той поры прошло, а всё будто вчера было[151]! Как напомнит кто — словно ножом в сердце ударит! Хоть пущай та обида брату, князь Василию, была, а срам-то роду всему нашему… И детям, и внукам прощать закажем!..
Дмитрий замолк и задумался… Задумался и князь Иван, глядя на своего друга.
— О ту пору с батюшкой покойным в Орде мы были… — прервал наконец молчание Можайский. — Воротясь, слыхали мы от людей об обиде вашей… От тебя с братом не довелось…
— Тогда немало языки чесали… Сраму мы с отцом на всю землю приняли!.. А что сами не говорили, так кому, друже, охота о своём позоре рассказывать?! Ну, коли к слову пришлось — расскажу. Больно сердце закипело, авось легче станет…
Князь Дмитрий и хозяин снова сели на свои места. На минуту Дмитрий замолк, собираясь с мыслями.
— Коли помнишь, княже, о ту пору, как затеяла тётка-княгиня Василия женить[152], лады и дружество между нами были… В первую голову нас с отцом тётка звать прислала… Отцу-то и нельзя было, да и не хотелось, а мы с братом Василием вдвоём поехали… До венца всё честь честью шло… Нас с братом не обошли — не хочу говорить понапрасну! Василий тысяцким был, я — дружкой… Справили мы дело своё да и за пир… Тут-то и вышло всё!.. Народу на свадьбе собралось видимо-невидимо: сам небось тётку знаешь — горда она! Ну и созваласо всех концов: не простая, дескать, свадьба — великокняжеская! Да… А сидели мы так: на положенном месте великий князь с молодой… Брат Василий по левую руку государя, а я — супротив молодой… А со мною рядом Кошкин-боярин, Захарий… За стол засветло сели, а как подали третью перемену, стемнело совсем, огонь зажгли… Подали лебедей жареных: приспело, значит, время молодых вести… Встал брат Василий со своего места, обернул по чину курицу ручником да и говорит с поклоном княгине-тётке: благослови, мол, молодых вести! Отвели молодых, вернулись за стол, а Кошкин и говорит Василию-брату: «Хорош у тебя пояс, князь Василий Юрьевич! Больно хорош!.. Видно, от деда, государя великого достался тебе?!» Спросил он это у брата, а сам в бороду ухмыляется… Зло меня взяло: понял я, к чему Кошкин клонит. А Василий спроста и хвати: «Нет, — грит, — не от деда, государя великого, а за невестой взял…» Брат-то о ту пору обручён был с дочерью князя Владимира Андреевича… «Вишь ты, дело какое! — говорит боярин Кошкин, да таково громко, на весь стол. — Видно, правду говорили люди добрые об этом поясе!» Сказал да и опять ухмыльнулся, а сам на княгиню-тётку посматривает… А та уж с самого начала уши навострила, как о деде, князе великом Дмитрии, Кошкин помянул… «Что ж о поясе люди говорят, боярин?» — спрашивает, а у самой глаза разгорелись. Все за столом притихли… «А вот что говорят, княгиня-матушка, — отвечает ей Кошкин, — говорят, будто пояс этот — другого такого по всей земле не сыскать по богачеству — в приданое шёл за княжной Евдокией[153].