Василий вышел наружу- небо чистое. Куда же звезды над головой подевались?… Вспомнилось, отец ещё рассказывал, как мальчишкой сидел в плену в Сарае и однажды весной увидел перелёт птиц. Летело их на родину, в Залесскую землю такое многое множество, что всё небо собой закрыли и дневной свет потемнел.
Василий прислушался. В степной тишине отчётливо доносился сверху скрежет маховых перьев, редкие и разнообразные голоса птиц. В их неостановимом движении, в плотности полёта была какая-то могучая вечная сила. Где теперь отец, где буду я, матушка, Настенька? Куда мы уйдём? Туда, где живут ещё не родившиеся? А птицы, степь будут всегда. Для них ничего не изменится, пройдёт хоть тысяча лет.
Он стоял, задрав голову, и ему хотелось крикнуть: я тоже с вами, в землю Залесскую!.. Влажно пахло прелой полынью, хрустели под ногами прошлогодние бустылья, ветерок, долетавший с солончаковых озёр, горчил на губах. И всё-таки воздух был душисто-сладок, и ночное безмолвие столь полно, что казалось, ты один в мире и мир для тебя одного: звёздный ковёр неба с летящими стаями, отдалённое ржание коней, неслышные усилия трав, прокалывающих землю зелёными иглами. Всё таило в себе важный неведомый смысл. Стоит только понять его — и ты начнёшь жить по-иному, в простоте и спокойствии, зная высшую правду Божьего устроения мира… Да, отец говорил, что летели тогда все птицы вместе — большие и маленькие, летели дружно, ликующе, на разные голоса, вторя друг другу: весна, весна, весна!
Снег сошёл к Благовещению[58]. Проклюнулась из оттаявшей земли трава, а уже к Вербному Воскресению покрылась степь многоцветным ковром тюльпанов.
Юрий Дмитриевич вернулся из Таврии в сопровождении Тегини и ещё нескольких монгольских вельмож. Держался спокойно, уверенно и дружелюбно. Сам пришёл в юрту к Василию Васильевичу. Тот бледный и худой, изнурённый Великим постом и тяготами непривычной жизни, сидел на ковре, поджав под себя ноги.
— Что это ты такой скучный, как воробей в ненастье? — пошутил вместо приветствия Юрии Дмитриевич.
— Да ну!.. Даже заходов тут нету, — кисло сказал Василий. — А у меня живот болит от здешней воды.
— Нашёл об, чем печалиться! — засмеялся дядя, — И здесь, и в Таврии ордынцы нужду справляют-не прячутся, и большую, и малую. Народ вольный, кочевой. Зачем в степи заходы? Привыкай. Сейчас вот получу я ярлык на великое княжение, а когда приберёт меня Господь, ты старшим в роду станешь, придётся тебе сызнова сюда ехать на поклон.
— Не буду я с тобой лаяться сейчас, — вяло сказал Василий. — Студёно тут, и неможется мне. Садись вон на подушки.
— Когда мне сидеть с тобой? — возразил Юрий Дмитриевич. — Даруга Тегиня ждёт. Скоро обед, а мы ещё кумызу не напились. — Он опять засмеялся. Видно, настроение было у него хорошее. — Значит, помёрзли вы тут зимой-то? А в Таврии хорошо. Но тоже морозно. Вино в бочках замерзало, приходилось мечом наковыривать в кубки.
Юрий Дмитриевич уж не знал, чем и похвастаться. Всеволожский, молча слушал всё это и про себя усмехался: не ведомо князю, как дела-то на самом деле обстоят, Но посвящать его ни во что, разумеется, не стал, только обронил словно бы невзначай:
— Боярская спесь на самом сердце нарастает, а княжеская ум мутит.
Юрию Дмитриевичу скоро предстояло убедиться в этом.
Всеволожский всё долгое зимовье время зря не терял. Продолжал одаривать ордынцев, не уставая внушать им исподволь, но твёрдо, что если Тегиня добьётся ярлыка для князя Юрия, то влияние и сила Тегини при ханском дворе станут так велики, что ему ничего не будет стоить расправиться с любым, с кем захочется. Айдар и Минбулат, подумавши, трухнули — а ведь русский-то может оказаться прав! — и окончательно склонили Улу-Махмета на сторону Василия Васильевича.
Но и Тегиня был не простак. Уезжая в Таврию, он оставил в Орде своих верных людей, которые, не подглядывая, всё видали и, не подслушивая, всё слыхали. Один из них, братинич его, постельничий Усеин передал по возвращении такие слова, будто бы сказанные Улу-Махметом: «Если Тегиня будет говорить за князя Юрия о великом княжении, то повелю его убить». Тегиня, хоть и не знал, что Усеина подкупил и научил этим словам проныра Всеволожский, однако всё равно не поверил грозному предупреждению: ордынцам хорошо была известна нерешительность Улу-Махмета. Так что Тегиня продолжал оставаться на стороне Юрия Дмитриевича и, сидя с ним за кумысом, сильно обнадёживал его по-прежнему. Разбирательство было на этот раз долгим и, ожесточённым. Чаща весов перевешивала то в одну, то в другую сторону.