Василий Васильевич иская великого княжения по отчеству и по дедовству, наследовал престол отца и деда. Это Улу-Махмету правилось:
— Якши, так и у нас заведено.
Но Юрий Дмитриевич опирался на духовную грамоту своего отца, заявляя, что власть должна передаваться старшему в роду, а он таковым как раз и является.
Тут вступился Тегиня:
— Якши, так всегда в русском улусе делалось. И дед канязя Юрия получил от нас великое княжение потому именно, что умер его старший брат. Вот как у канязя Юрия сейчас умер брат Василий.
— Дед Юрия Дмитриевича стал великим князем, потому что умер его старший брат, это правда, но чёрная смерть прибрала Симеона Ивановича вместе с детьми, и наследников у него не осталось, — вовремя вмешался Всеволожский. — У нас с Василием Васильевичем совсем другое дело! Батюшка его за два года до преставления написал в завещании: «А даст Бог сыну моему великое княжение, ино и аз сына своего благословляю». Покойный великий князь на престол сына своего благословил, а не брата!
Это было убедительно. Но Юрий Дмитриевич предвидел такой поворот и свой ответ заготовил:
— Это, «если даст Бог»… А если не даст? Потому так писал мой брат, что помнил духовную отца нашего, а в ней говорилось: «А отымет Бог сына моего старейшего Василья, а хто будет под тем сын мой, и тому сыну моему стол Васильев, великое княжение». Вот я и есть тот сын, который под Василием был, а других завещаний отец не писал.
Дело запуталось вконец. Улу-Махмет пригласил обе враждующие стороны на перемирие за общим котлом.
Все расселись на ковре, подогнув под себя ноги, брали руками из котла плавающие в жире куски баранины. Выпили хмельной архи, которую ханский виночерпий нацеживал в серебряные пиалы из бурдюка.
Пока ели-пили, обдумывали про себя дальнейший разговор.
Первым возобновил его Улу-Махмет:
— Скажи, канязь Юрий, что ты хочешь на старость лет делать с великим княжением?
Не чуя подвоха, Юрий Дмитриевич простосердечно ответил (эх, если бы некрепкая арха!):
— Четыре сына у меня взрослых, два Димитрия, Иван и Василий, удел же мал, тесно нам. А скоро, глядишь, внуки подрастут.
— Так великий князь тебе может выделить какой-нибудь выморок, Дмитров вон, а Иван твой в монастырь постригся, ему ничего не надо, — живо влез с советом вездесущий Всеволожский.
Но хан не обратил внимания на его слова, вкрадчиво, источая масло из глаз, повернулся опять к Юрию Дмитриевичу:
— А скажи, канязь, почему сразу два у тебя Дмитрия, а Василий один?
И опять не почувствовал края соискатель великого стола:
— В честь своего великого батюшки назвал я их.
— Димитрия Ивановича? Это которого же? Который Мамаю побоище учинил? — уличающе допрашивал хан и с упрёком перевёл вдруг ставший жёстким взгляд на Тегиню: — Так, может, и твой даруга замыслил отцову дерзость продолжать? Он тоже батыр-урус?
Тегиня не отозвался, как не слыхал — разговор принимал слишком опасный оборот.
И тогда Улу-Махмет высказал своё решение:
— Канязь Юрий! Повелеваю тебе в знак покорности подвести коня великому князю[59], царю Руси Василию.
Юрий Дмитриевич побледнел:
— Как? Я… коня… мальчишке?
Семён Оболенский, не участвовавший в споре, сейчас приблизился к нему, сказал на ухо:
— Не упрямься. Вспомни Михаила Черниговского, Михаила Тверского, других князей, головы здесь сложивших.
Понимал Юрий Дмитриевич, с каким огнём играет, но усмирить своё исступление не мог. Ему стало всё нипочём.
Понял ли Василий Васильевич его состояние, просто ли был рад поскорее завершить дело, но сказал великодушно:
— Мне достаточно крестоцелования.
Улу-Махмет и Тегиня молча, согласились с этим.
Спор был решён. Мир установлен.
Но только до утра.
8Ханская ставка располагалась в степи по установленному ещё со времён Чингисхана порядку. Каждая десятка воинов имела свою юрту. Войсковая сотня состояла из десяти юрт, ставившихся кругом, в центре которого находился сотник, и об этом оповещало знамя с его тамгой. Шатёр тысячника располагался в центре десяти кругов, каждый из которых состоял из десяти юрт. Во главе тысячи стоял эмир, или князь. У него знамя иное — на древке полумесяц, под которым вьётся красный конский хвост. Возле голубой, расшитой золотом, а потому и называющейся Золотой юрты водружено знамя священной войны — знамя пророка Махаммеда. Здесь ставка самого хана.