Василий Васильевич вспомнил данное самому себе обещание послать Иону на поставление сразу после возвращения из Орды и устыдился, что не исполнил обещания, клял себя, страшась гнева Божьего.
— Господи Человеколюбче, прости мою душу грешную! Молю с покаянием и слезами, полной мерой сознаю свою немощь, грех и окаянство. Как мерзостью гнушаться буду всякого слова неверного, — жарко молился Василий почти полночи, а наутро пошёл на исповедь к владыке Ионе, винился перед ним, просил помолиться за него, походатайствовать перед Господом, чтоб простил вину.
Иона отпустил ему грехи, сказал в утешение:
— Сын мой, не надо отчаиваться. Когда корабль бьют волны, кормчий не отчаивается в спасении, но управляет кораблём, чтобы привести его в пристань. Так и ты, увидев, что рассеялся в деле, воззови себя к началу пути. Не приходи в уныние, не отступай, стой мужественно, и Ангел Хранитель твой вознаградит тебя.
И перед матерью винился Василий, но Софья Витовтовна не проявила сочувствия:
— Иону не послали мы не потому, что забыл ты о своём обете, а потому, что проездил все деньги в Орду.
С пустыми карманами, без подарков дорогих кому он в Константинополе интересен?
Литовская родня советовала призвать на обручение и венчание Василия Васильевича митрополита Герасима. Софья Витовтовна согласилась на это. Решено было послать за ним в Смоленск от имени великого князя и всего духовенства московского и встречать владыку Герасима с колокольным звоном и крёстным ходом.
Плану этому, однако, не суждено было осуществиться. В самый канун отъезда из Москвы посольства прибыл из Новгорода архимандрит Евфимий, встревоженный тем, что другой новгородский Евфимий (Вяжицкий), которого Фотий то ли не успел, то ли не захотел поставить в архиепископы, собрался ехать на поставление в Смоленск. Всё бы ничего, но Герасим — митрополит только литовский, а не всея Руси, и архиепископия новгородская принадлежит к московской кафедре, а не к литовской.
Большое волнение поднялось в Москве от этого известия. Вдруг сообразили, что и не могло быть такого, чтобы император и патриарх константинопольские при том значении, какое в их бедственном положении имела Москва, стали бы посвящать литовского ставленника. А ещё и такое то ли предположение, то ли достоверное знание из уст в уста стало передаваться, будто Герасим находится в переписке с папой римским Евгением Четвёртым. А папа будто бы выражает настойчивое желание подчинить себе православных людей Литвы.
Тут и Софья Витовтовна, которая, несмотря на своё происхождение, была истинной православной, в гнев пришла и посольство в Смоленск отменила:
— Зачем нам Герасим, если у нас Иона избран!
Тому все, включая Василия Васильевича, обрадовались: и бояре, и священнослужители, — удивительна и сильна оказалась приверженность вере православной, за минувшие четыреста лет её не смогли ослабить или поколебать ни нашествия ливонских рыцарей, ни угнетения полудиких азиатов, ни соперничество с католическими соседями — Польшей и Литвой, ни ереси жидовствующих и стригольников, — и всё это в ужасных условиях неурядиц удельного правления, беспорядков неустроенного быта, многолетней церковной усобицы.
5Загодя до свадьбы совершили торжественное посажение великого князя на престол. Иона освятил это событие пышно, значительно, явно желая внушить: Василий Васильевич будет править не благодаря ярлыку ханскому, а через получение скипетра и державы от Православной Церкви, её благословением. Архиерей умный и дальновидный вполне сознавал важность происходящего: впервые в русской истории возведение государя на злат стол проводилось не во Владимире, а в Москве. Здесь со времён святителя Петра находится митрополичья кафедра; а теперь будет и столица государства.
Новый смысл, приданный стараниями Ионы древнему обряду, почувствовали многие: и послы европейские, и князья удельные, бояре и воеводы, а пуще был недоволен ордынский царевич Мансыр Улан, прибывший со свитою. Он нарочито скучливо переминался с ноги на ногу, вздыхал досадливо, как бы от долготы действа, но азиатски бесстрастное лицо его не могло скрыть уязвления: непокорство показывала Русь, самочинность намечалась, а что возразишь? У нас, мол, таковы обычаи. Простодушные хитрецы. Научились всё-таки кое-чему от своих победителей. Тем и пришлось утешиться. Ему-то, Мансыру, что за дело, в конце концов? Скорее бы в пир, что ли…