Юрий Патрикиевич пошёл в гости к посаднику. Трапеза была скромной, хотя отведали и фряжского белого вина, и собственного изготовления наливки черносмородиновой. Да и как было не отведать после того, как назяблись за день! Юрий Патрикиевич, благодушный и слегка хмельной, решил, что скрытничать больше ни к чему:
— Офонас Остафьевич, довольны ли владыкой своим, архиепископом Евфимием?
Посадник, не поворачивая головы, покосился взглядом по-птичьи, отвечал осторожно:
— Знамо так… А этого блядина сына от семи отцов, ты на меня притравил?
Юрий Патрикиевич этакую гадость пропустил мимо ушей, а продолжал своё допытывать:
— Владыка Евфимий сан свой получил от митрополита Герасима, коего князь литовский Свидригайло на костре сжёг. Нет ли тут ереси некоей?
— Ну, князь… — замялся хозяин. — Ты ведь сам литвин, тебе виднее. А мы просто судим: кому Церковь не мать, тому Бог не отец.
— Церковь-то разная бывает. — Вежливо возразил Юрий Патрикиевич. — У вас, я заметил, католиков много?
— Есть такие, что придерживаются латинской веры, но владыка Евфимий не знается с ними. Ты ещё пытал утром, много ли у нас иудеев?
— А-а, да… Ты сказал, есть один мастер тонкого рукомесла. Хазарин из Литвы притёк и у нас прижился. Льёт перстни золотые и серебряные, бляшки, даже крестики нательные, подвески бабам — что скажут, то и льёт, не обижается.
— Вот такой хазарин и мне надобен. Сведёшь к нему? Иль боярина в провожатые дай.
Хазарин-ювелир жил поблизости, в Гончарном конце. Войдя к нему, Юрий Патрикиевич по привычке поискал глазами образа в красном углу, потом сообразил: какие тут образа могут быть? В доме благочестивого иудея даже имя Христово вспоминать не следует, как не принято чёрта поминать в доме православного. Ругнувшись про себя, Юрий Патрикиевич начал без обиняков:
— Вот что, жид! Сможешь ли копыто конское серебром оковать, чтоб кубок стал?
— Ой вей мир! Кубок из конского копыта?
— Не простое копыто, не простой был конь. Сам великий князь Московский на нём выезжал.
— Сам князь, сам князь… — поворчал хазарин, показывая, что ворчание — это только шутка для приятности разговору. — Князю в серебро не можно. Князю только в золото можно.
— Почему?
— Первая сила в мире — золото.
— Нет, видишь, подкова серебряная? И всё копыто надо в серебро.
— А подкова-то поношенная, обидится князь.
— Глупый жид! Не знаешь разве, что цари и великие князья любимым коням своим серебряные да золотые подковы ставят?
— Ой вей мир! Серебряные и золотые? Вот, значит, почему говорят у вас, что найти подкову на дороге — к счастью.
Ювелир осмотрел копыто, которое было до блеска начищено и обточено, ни заусенцев, ни трещин не имело.
— Если делать кубок, много серебра надо.
— Дам.
— Большая работа…
— Вестимо. До утра провозишься да завтра ещё.
— Завтра не можно — суббота.
— Знаю, что вам в субботу грех работать, потому заканчивай пораньше. С утра зайду.
— Ну, если для великого князя, если в серебро, если завтра поутру… — весь вид его выражал лукавое довольство. — Не обижу, — пообещал Юрий Патрикиевич.
К утру заказанное было изготовлено. Князь не только не стал спрашивать отходы серебра, но ещё и одну старую новгородскую гривну пожаловал. Хазарин, кланяясь, проводил богатого заказчика до возка, крикнул на прощанье с весёлой ужимкой:
— Я могу все четыре копыта…
— Ишь, разлакомился, — с усмешкой сказал Юрий Патрикиевич. — Не требуется.
В добром расположении духа покидал он Великий Новгород. В канун отъезда его сюда из Москвы у Василия Васильевича пал от объедения по недосмотру его любимый белый конь, на котором возвращался он победителем из Орды, который выносил его с поля боя, ни разу не споткнулся, не подвёл. У Василия Васильевича даже губы затряслись при известии о гибели такого верного друга. Гневался великий князь на нерадивых конюших страшно. Но делать нечего, не вернёшь. Голову коня похоронили в Кремле, труп отвезли на скотомогильник. Юрий Патрикиевич вспомнил, что Витовт, бывало, гордился кубком, сделанным из копыта павшего коня, и повелел отделить ему круглый роговой напалок с левой передней ноги. Отправляясь в Великий Новгород, он вовсе не был уверен в успехе своего посольства и подумал, что в случае неудачи сможет сгладить гнев и огорчение великого князя необычным своим и, без сомнения, дорогим для Василия Васильевича подарком. А теперь уж и вовсе мог он рассчитывать на возвращение прежнего отношения великокняжеской семьи, на положение первого вельможи.