Двухнедельный Успенский пост пролетел незаметно в приготовлениях к отъезду. До последнего часа не верил Василий Васильевич, что нельзя избежать поездки в Орду. Он и не скрывал, что ехать ему страшно. Положение великого князя опасно было всегда: Игорь Рюрикович [34] убит древлянами; сын его Святослав [35] убит печенегами; Ярополк Святославич [36] убит в Родене; Изяслав Яролавич [37] убит половцами; Андрей Боголюбский [38] убит жидовинамн, ключником Аньбалом и Ефремом Моизичем; Юрий Всеволодович [39] убит на войне с Батыем, обезглавленное тело его было найдено на поле битвы. От рук татар погиб и князь Ростовский Василько – был взят в плен раненым и за отказ отречься от православия умерщвлен. Утешает боярин Всеволожский говорит, будто какие князья ни ходили в Орду, все возвращались. Но Александр Невский [40] умер от изнеможения на обратном пути, Михаил Тверской [41] зверски убит в Сарае. От рук ордынцев же погиб Юрий Данилович Московский [42] . Мученическую смерть принял в Степи князь Михаил Черниговский.
Вспомнив, как вел себя в Орде Михаил Черниговский, испытал Василий невольную гордость за него. Отказался тот поклоняться языческим богам, сказал: «Не желаю быть христианином только по имени, а поступать как язычник!» Василий спрашивал себя: а я смог бы так? И с большим стыдом сознавал: нет, это мне не по силам.
В Хотьковском женском монастыре, том самом, где оканчивала свои дни мать преподобного Сергия Радонежского, проживала сейчас известная всей Москве прозорливица Фотиния. Указывала она на зримые приметы скорого рождения Антихриста и последующего за ним Страшного Суда. От пророчеств ее всеми овладевал ужас, раздавались рыдания, крики отчаяния. Василий Васильевич решился просить ее предсказать что сулит ему поездка в Орду.
Встретились тайно. Фотиния – тучная, мрачная – отвела бесцветный взгляд в сторону:
– Князь Юрий Звенигородский не получит в Орде ничего, кроме тщеты, укоризны и уничижения. Ты же, великий князь вернешься в Москву на белом коне… Но берегись, однако! Да, на белом коне ты вернешься в Москву, но придет время – белый свет померкнет для тебя… Василий не знал, как отнестись к словам прозорливицы: бредит, иль правду говорит? Но на душе его стало еще тревожней.
Доброхоты донесли, что дядя наметил отъезд на Воздвиженье, значит, на целый месяц позже великого – князя.
– Зачем же мы торопимся, давай побудем еще дома?- однажды робко попросил Василий боярина Всеволожского.
– В том-то и польза-выгода наша, что мы упредим его. Он притащится, а уж все вельможи ордынские: за нас, за тебя!- заверил всевластелин московский, к слову которого чутко прислушивалась и сама Софья Витовтовна.
Попытался Василий мать разжалобить, как остались с нею наедине:
– Отложить, может, поездку-то? Небесные знамения были, три столпа огненных. Самовидцы говорят, рыба в воде мрет, болота горят.
Софья Витовтовна осерчала:- Мало ля кто что с ветру брешет! Пускай князь Юрий сумлением мучится. А ты в своих правах по завещанию отчему. По нему и жить будем, а не завещание Донского перетолковывать всяк на свой лад. Этого не позволим. Так и покойный владыка Фотий желал. По сему быть!
– Матушка! – решился на последнее Василий.- Все равно конец света скоро.
На мучнистом суровом лице Софьи Витовтовны появилось, удивленно-растерянное выражение, в бледно-бирюзовых глазах промелькнула тоскливая насмешка.
В открытую галерею дворца, где происходил разговор, жарко ломилось московское лето. Внизу, в цветнике, томно благоухали разомлелые розы, сладко наносило из сада отцветающей липой. Пронзительно посвистывали щуры [43], гоняясь за пчелами.
«Зачем я уродился великим князем? уныло думал Василий, глядя, как мать, морщась, пробует ложкой мед из стеклянной сирийской чаши, оправленной в золото.- Земля горит, рыба мрет, Фотиния пророчит, в Орду надо ехать… Хорошо бы сейчас на Красный пруд с Настенькой Всеволожской… на плоту покататься под ивами. Плот бы перевернулся, Настенька в воду с головкой… а я бы ее в воде на руки схватил, прямо за грудь цопнул и в уста впился…»
– Не вызрел мед, с неудовольствием сказала мать слуге, отодвигая чашу – Зачем подал?
– Боярин Иван Дмитриевич прислал со своей борти. Первая качка. Угодить хотел.
– А-а… ну, оставь тогда… угодить… Поторопился
Иван Дмитрич. Ступай!
Неопределенная улыбка скользнула по тонким губам Софьи Витовтовны. Она отпила мятной водички, охлажденной на леднике.