Ну, теперь ты у меня в руках. Пора вшу доставать.
– Ну, что там еще у тебя за пазухой?
– За пазухой у меня только волосьев горсть. Ничего не выслужил от вас. А вина такая: сокрыл я от тебя одну тайну. Обижать не хотел, расстраивать.
Софья Витовтовна засопела носом. Так с ней всегда было в минуты волнения.
Всеволожский пустил ей самый ласковый взгляд, какой только умел:
– Оно можно и за пустяк почесть. Но как меня перед тобой оклеветали, хочу открыться, а то и другая клевета про меня может пойти. В Свод занесут.
– Хватит про Свод. Что ты мне все Сводом тычешь? Мало ли что туда с брёху вписывают!
– Оно конечно. Мне главное, чтоб ты правду знала. Как я теперь от дел удаляюсь. А это вашего роду касаемо.
– Ну?
– Татаур [66] Дмитрия Ивановича Донского помнишь?
– Пояс-то? Ну! Подменили его на свадьбе. Не дознато, кто.
– Правильно. И пошел татаур краденый драгоценный по рукам гулять. Но в тайности.
– Ну?
– Кто насмелится татаур Донского, на свадьбу ему даренный, на себя надеть и на люди в нем показаться?
– Злишь ты меня, Иван.
– Не спеши со злом. Вникай.
– Я-то давно вникла. Пояса на Руси – важный знак княжеского достоинства, и все на счету. Неспроста Дмитрий Донской в завещании подробно оговорил: «Сыну моему старшему князю Василью пояс золот велик с каменьем без ремени, пояс золот с ременем, Макарова дела». Он – право наследования власти: если князь нижегородский и суздальский придал пояс зятю, князю московскому, так нынче и земли его приданы Москве, и надо удерживать их. Так ли?
– Не мне судить, государыня,- смирно молвил Всеволожский.- Я не у дел, мысли государственные меня стороной обходят.
– Не верти словами-то! – Софья Витовтовна, похоже, начала закипать.- У кого пояс сейчас, знаешь?
– Знаю.
– Говори!! – Ажио глаза у нее побелели.
– Погодь. Не гони. Этот узел нам распутывать не спеша.
– Он у тебя?
– Сейчас нет. Но – был.
– Ты… ты… ты…
Иван Дмитриевич наслаждался:
– А ты, матушка, никак брадата становишься? Вон волоса-то белы сбоку видать.
– У тебя? И ты молчал? С ворами заодно был?
– Стой. Я ведь могу помереть от болести сердечной. Голову чтой-то ломит и под лопаткой. Велеть баню, что ли, истопить сегодня?
– Где пояс нынче, говори!
– В вашем роду.
– Врешь! У Юрия? У Константина?
– У сына Юрия Василия Косого.
Софья Витовтовна клокотала. Перло на мощной груди ходуном ходило. Иван Дмитриевич, напротив, был тих. «Вша» его пробиралась по назначению.
– Как попал к энтому?
– Я отдал.
– Ты отдал? Моему мужу завещанное! – Она кричала уж не голосом, а хрипом,- Да я тебя на правёж попалю!
– Охолонь. На правёж! – Облик его изменился прямо у нее на глазах. Прежняя твердость проступила в голосе. Я знал, чей татаур? Он мне тоже в приданое заженой достался. И свидетели есть.
Софья Витовтовна лихорадочно соображала. Свидетели есть. Этого добра хватает. Что делать-то? Как пояс возвериуть? Особо ее бесило и жгло, что муж его не поносил, потом он достался бы их сыну, а теперь Васька Косой, сын ненавистного шурина Юрия, будет в нем красоваться? Да как стерпеть такое! Оскорбление и бесчестие несмываемое.
– Софья Витовтовна, послушай! Говорю, как есть, потому что ни украшения, ни почеты мне боле не нужны. Этот пояс украден был на свадьбе свекора твоего тысяцким Вельяминовым, которому поручено было собирать для хранения все подарки новобрачным. Тысяцкий польстился на дорогой пояс, нашел в своем ларе похожий и тоже ненадеванный, только утлый, малоценный, и подсунул его вместо дареного в великокняжескую скарбницу. Через несколько лет Вельяминов передал краденый пояс сыну Микуле, а Микула тот – мой покойный тесть.
– Значит, первый вор это дедушка твоей жены? Из хорошего же роду ты девушку взял!
– Суди сама, плох ли род, если бабушка этой девушки князю Юрию восприемница, Дмитрию Донскому – кума.
Возразить было нечего, Жена тысяцкого Вельяминова действительно Юрию крестная мать. Сплелись в клубок змеино-родственный. Знал бы Донской-то, кого при дворе своем пригревал!
– А ведь другого сына этого Вельяминова, брата Микулы, прилюдно за измену казнили! – с радостью вспомнила княгиня.- Он батюшку свекора моего отравить мыслил. Весь род Вельяминовых такой – воры и переветники. А ты из такой погани жену себе взял.
– То давно было, голубка моя,- мирно признал Иван Дмитриевич.- Еще до Куликовской битвы казнили. Эти вспоминать все! А жена моя ни сном ни духом ни в чем не виноватая и вполне мне подходящая. Любящая и не сварливая.