– Кто ж ее нраву милого не знает!
Софья Витовтовна притворно захохотала, но глаза ее засверкали, как у рыси. «Вша» свое дело делала.
– Грех тебе еще и смеяться над ней, Софья. Столько лет я из-за тебя ее супружества лишал.
– Лиша-ал! Врешь все, поди?
Но смягчилась.
– Может, она и отмстила нам с тобой маленько. Но посмеем ли осуждать ее, сами перед ней виноватыя.
– Довольно об этом! А то заплачу от раскаяния! – съязвила Софья Витовтовна.
– Слушай дальше,- невозмутимо продолжал Всеволожский.- Тебе тут, пока я в Орде для вас старался из кожи лез перед татарами, кто-то набздякал, что я Юрию Дмитриевичу породниться предлагал, дочь свою за Ваську Косого сватал. Кто бздякнул такое? – внезапно прервал он себя.
– Пыхто,- сказала Софья Витовтовна. Никого не выдала.
– Ладно,- не обиделся Иван Дмитриевич.- Вася Косой в те поры уже год как был в супружестве, но не с дочерью моей, а с внукой Пелагеей. За ней в приданое и пояс тот перешел к Косому. Приданое, ты знаешь, дело бабье, я не особо и касался. А уж потом только жена мне признание сделала, чтоб нас с тобой перессорить навеки. Козни кругом и наветы, милая. Софья, сопя, молчала. Думала.
– Вася-то Косой небось приедет к брательнику двоюродному на свадьбу? Сама увидишь. Тута виноватых нет, Софьюшка.
– Неуж наденет? – не могла продохнуть Софья Витовтовна.- Пусть наденет. Отчего же нет? Виноватых лет. Воров нет. Обворованные есть – мой сын, великий князь.
Иван Дмитриевич сочувственно сказал:
– Что поделаешь? Может, еще и не посмеет Косой в пояс Донского урядиться? Когда получил его, сказал: наше, мол, к нам вернулось.
– Так и сказал? – взвилась было опять Софья Витовтовна.
– А разве он Дмитрию Донскому не родня? Не внук ему разве?
Что отвечать, если, правда – родня, если правда – внук? Встала, прошлась по палате, теребя жемчуг, на груди. Иван Дмитриевич думал, как бы только не засмеяться вслух. Вдруг Софья Витовтовна распахнула поставец на стене, достала чашу с медом, прошлый год ей подаренную перед отъездом в Орду.
– А мед твой, Иван Дмитрия, прокис. И мухи в него нападали маленько. Я эдакого не ем. Прими обратно.
Тут Иван Дмитриевич дал волю смеху с большим удовольствием, блестя из-под усов зубами белыми и крупными.
– А я так вообще меду не тведаю. Терпеть не могу. Если только заставят, через силу.
Лицо Софьи Витовтовны медленно залила краска. Видно было, как пот бисером проступил на крыльях носа и чаша сирийская задрожала в ее руках. Все это было очень отрадно, поэтому Иван Дмитриевич добавил миролюбиво:
– И сам я, как тот мед, наскрозь прокис.
Еще смешок сквозь зубы и поклон с рукою до полу, и вон из дворца, взгляда прощального княгине-голубушке не подарив. Бежать! Бежать! Решено. До чего кстати история-то с поясом пришлась, подробности вспомнились, домыслы лукавые соединились. Хорошо, что не сразу все Софье расписал, хорошо, что не торопился, измыслил свою затею основательно. Хрупкое согласие трудами Фотия установилось промеж великокняжеской родни. И он, Иван Дмитриевич, этому немало способствовал. Ярлык, какой в Орде Василию добыли, заставил князя Юрия замолчать. Насовсем?… Или – до поры?… Но сынки у него есть, ребятки вострые, и прозвища у них подходящие – Косой да Шемяка. Пора их из тесноты удельной выпускать и на Василия уськать. Как сапог стоптанный, Всеволожского в сторону отшвырнула, гадюга Софья. Но если бы он баб не знал! Все их тайности сердечные превзошел, сами нашептали в ночах. Любят бабы после соития исповедоваться, нет чтоб спать! И понял Иван Дмитриевич, что главная бабья слабина – мелкое тщание во всем. И чем баба нравом круче, тем чище метет, ничего не пропустит, чтоб не по ее было. Если Софья столько лет пояс Донского не искала, могла без него прожить, теперь разорвется, а вернет его. Начнет дознания проводить – разве то Косому и батюшке его не обидно будет? – и пойдет промеж родни пря великая. А там, глядишь, и Юрий Дмитриевич отвагой посвежеет, чего-нибудь удумает новое. Что такое, все время его позорят, все ему в укор! Зазмеятся мелкие трещины по согласию родственному и рассядется оно с тихим шорохом, как чаша стеклянная, Софьей вослед ему кинутая. Я те, матушка, таким медом угощу!…
С сомнением прислушивалась Софья Витовтовна к удаляющемуся звону злых позолоченных шпор. Окликнуть иль нет? Чем он может быть опасен, опальный боярин? А полезен чем?… Пригодится может, когда-нибудь? Зачем новый враг? Да нет, он Настю хочет за Василия отдать. Это его условие. Это невозможно. Завтра уже обручение. А там вскорости и свадьба… «Не сыта бе блуда»,- это он про нее-то, за все ласки, ему подаренные, таковы слова! Иди, гадюга, вон без привета и прощения!