Даже стук копыт его коня по деревянной мостовой злобой отзывался.
7Рождественский мясоед – самое время для свадеб. Заранее убраны были по старинному правилу великокняжеские покои. Небольшие окна таинственно высвечивали живописные по золоту орнаменты стен.
Старший дружка, войдя к невесте, сказал:
– Великий князь, велел тебе, княгиня, свое место заняти.
Посаженый отец, войдя в столовую палату, помолился на иконы, бил челом невесте и, севши за стол на большое место, указал места и боярам, с ним пришедшим, куда кому сесть по родовитости и знатности, по древности и заслугам. Потом послал молодого боярина к жениху с речью:
– Бог на помощь! Время тебе, государь, идтить к своему делу;
В чинном молчаний ждали.
Священник покропил жениху путь святой водой и благословил его крестом. Василий в распахнутом бархат-ком кожухе на соболях, в тугом золоченом поясе перекрестился на иконы в красном углу, дал знак священнику творить молитву к покровению главы невесты и только потом поискал глазами Антония. Его нигде не было. Василий чуть приметно усмехнулся: забыл, что монаху на свадьбе присутствовать не положено. Уже два раза, перед обручением и перед свадьбой исповедовался Василий у своего нового духовника, но встречи их были стесненными и краткими. Антоний исповедовал, опустив глаза, словно через силу. Но раз Фотий велел, надо исполнять. Для них обоих с князем пожелание покойного владыки было непрекословно. – Может, привыкнем, еще друг к другу? – сказал Василий, иноку после отпущения грехов.
– Господь управит,- в первый раз улыбнулся тот бледными губами.
Марья Ярославна стояла у чертожного [67] места, обитого червчатым бархатом с золотыми узорами. Большая сваха приступила к убиранию невесты. Держальщики подали ей гребень и чару с вином. Распустив Марье косу и обмакивая гребень в вино, сваха принялась расчесывать негустые тусклые волосы. Мокрая голова невесты почему-то пахла в тепле палаты псиной. «Как спать дойдем, высохнет»,- утешал себя Василий.
Несмотря на важность минуты, его разбирал смех. Особенно, когда мерным шагом приблизился к Марье посаженый отец князь Юрий Патрикиевич, выходец из Литвы, слишком сухощавый на русский вкус, слишком длинный туловом и лицом, со стрелой в вытянутой руке, и разделил этой стрелой волосы невесты надвое. При его появлении какой-то шумок непонятный возник среди бояр, хотя лица близ стоящих были нарочито неподвижны. Но шумок запорхал, запорхал в гущине гостей, и шумок чем-то нехороший, как почувствовал Василий,хотя не понял, чем он вызван. Улыбка медленно сползла с лица юного князя, и серые глаза из-под низких бровей глянули вдруг так остро и жестко, что шумок насмешлив вый – тут Василий почуял, что – да, насмешливый – забулькал, забулькал и иссяк, как не был. Но холодная настороженность не сходила больше с великокняжеского лица.
Сваха заплела и уложила невесте косы, покрыла ей голову фатой и надела убрусец-начальник, жемчугами низанный. Марья Ярославна даже похорошела от этого, хотя ломливость нрава и за фатой не спрячешь. Василий с ней разу еще взглядом впрямую не встретился, даже на обручении. Не хотелось. Только искоса. Мельком. Иногда.
Поднесли в мисе золотой осыпало и караваи свадебные на носилках, алым бархатом обитых. Женихов каравай покрыт бархатом золотным, турецким, а невестин-атласом, с нашитыми поверху пёнязями [68], по двадцать семь штук. Сами бляшки серебряные, с одной стороны золоченые, а с другой-бело и гладко. Да еще на каждый каравай положено по четыре пары соболей. Сваха стала горстями бросать хмель на жениха с невестой, обмахивая их снизкой соболей. В это время палата озарилась блеском свечей в широких чеканенных обручах с золочеными краями. Посаженый отец, главный распорядитель на свадьбе, повел Василия под руку. За ними двинулась невеста со свахой. Василий внимательно окинул лица гостей и поезжан. Без улыбок. Все выражали радостное умиление.
Свадебный поезд ждал с Красного крыльца. Жениху конюший подвел рослого узкогрудого жеребца, копыта стаканчиками.
Дорогой конь, азиатский – подарок ордынского хана к свадьбе. Невеста со свахами и женой Патрикиевича поместилась в устланные коврами сани. Дуги упряжных были окрашены лентами и лисьими хвостами. Утро выдалось звонкое от морозца и солнечное, с редким сверкучим снежком. Сияли купола и кресты, снег искрился на лисьих шубах мужчин и женских коротких шубках, беличьих с большими собольими воротниками. Разноцветье платков шелковых, скрип снега, усеянные народом стены кремлевские. А девиц-то!… Головы их даже в сильные морозы оставались открытыми совершенно – одна понизь жемчужная с бахромками или сетка бисерная на волосах. Так и кататься ездили. От ветра зимнего не недужили – только пуще румянели. Солома свежая натерянная ярко золотела на снегу. Воробьи носились большой родней. Галки сегодня присмирели, боялись. Суетились свечники, фонарщики, каравайники – младые дети боярские, чья обязанность нести за поездом свечи огромные, женихову и невестину, фонари на носилках и караваи, загодя боярынями испеченные. Чем больше поезжан, тем больше свадебного блеску. Толчея была у Красного крыльца превеликая.