Она будет чудесной матерью. И он не хотел видеть ее расстроенной.
— Здравствуй, Аид, — прошептала она, прижимаясь губами к предплечьям, обвивая руками колени. — Как ты?
— Я в порядке, — он ждал ее слова.
Ее глаза наполнились слезами, но она не давала им пролиться на щеки. Персефона продолжала смотреть вперед, не глядя на него или Цербера, и он понял, что она задерживала дыхание, чтобы всхлипы не сотрясли ее тело.
Вздохнув, он склонился и обвил рукой ее плечи. Она дала ему притянуть ее в безопасность его объятий, а потом расплакалась.
Аид дал ей выплакаться перед тем, как задавать вопросы. У Персефоны уже был тяжелый день, и беременность мешала ей справляться с такими ситуациями. Она старалась быть хорошей, как бы сложно ни было, и превращение Минты в растение точно давило на ее плечи.
Она отклонилась, когда его туника промокла. Вытерев лицо, она провела ладонью под носом и залепетала:
— Прости. Мне так жаль. Я не знаю, что на меня нашло.
— Ты извиняешься за слезы или то, что растоптала Минту в мятную жижу?
Но он явно сказал не то. Персефона снова расплакалась, сжалась у бока Цербера. Пес хмуро глядел на Аида, словно это была его вина, хотя он ничего не сделал, чтобы вызвать это.
Может, это было не так. Он должен был разобраться с Минтой после первой жалобы жены на нее. А не позволять ей разойтись до такого.
Он вздохнул и притянул Персефону к себе.
— Персефона. Персефона, хватит. Не плачь.
— Не могу! — она шлепнула ладонью по его груди. — Я убила, а ты шутишь!
Да, он шутил. Но они оба были богами, знали, какой короткой была жизнь для всех, кроме их вида. Минта могла рыданиями превратить себя в реку. Ее мог изнасиловать другой олимпиец, заставить родить чудовище-ребенка. После историй ее вида стать растением было не так плохо.
Он прижался губами к ее макушке, погладил ладонями ее спину.
— Я не злюсь на тебя, Персефона.
— А должен, — она шмыгнула и вытерла нос об его тунику. — Она это не заслужила. Я даже не помню, как сделала это. Я злилась, что она назвала меня ребенком. Сказала, что я не пойму, чего ты хочешь, и что только она может тебя удовлетворить. И я… я…
Он разозлился от таких слов. Было время, когда он хотел Минту. Он злился и пытался стать другим, но все еще держался за прошлое. Он злился все время, когда любил Минту.
Аид смотрел на вход в Тартар, видел то же, что и Персефона. Отражение того, что он сделал неправильно в жизни.
— Минта застряла в прошлом, — сказал он. — Века назад я не был достоин тебя. Когда я злился на судьбу и мир, меня могла успокоить лишь та, кто был разбит так же, как и я. Мы были плохи друг для друга, и мы ухудшали жизни друг друга.
— Не заставляй меня жалеть ее, — сказала она.
— Ты должна. Я знаю, что ты обладаешь состраданием, любимая, а Минта была разбитой женщиной, которая не хотела меняться. Она жила в той тьме, тянула ее за собой. Этот яд опасен, а порой заманчив.
Она прижала ладонь к лицу, пряча глаза от его взгляда.
— А я не помогла ей, а превратила в мяту и растоптала. Я все еще ощущаю ее липкость на пятке.
Фу, это было ужасно помнить. Он мог лишь представить, как это давило на ее разум и душу.
Аид погладил ее по спине, притягивая еще ближе к себе.
— Я не виню тебя.
— Я не знаю, почему сделала это. Я не как другие олимпийцы, — она поежилась. — Наказывать ее ощущалось неправильно и правильно одновременно.
— Когда ты поймешь, что во всех нас есть немного олимпийцев? — Аид указал на Тартар. — И часть от них. Опасных богов. Жутких чудищ. То, что ты можешь быть жестокой, не делает тебя менее доброй.
Она уткнулась лицом в его шею, и он обнимал ее, пока она не уснула от слез. Он встал с ней на руках и посмотрел на Цербера, тот заскулил у его ног.
— Знаю, — сказал он. — Просто отнесем ее домой.
ГЛАВА 42
Персефона встала слишком рано, вокруг никого не было, Когда она выскользнула из кровати, Аид спал. Он повернулся, вытянув руку к ней, но не проснулся. Она надеялась, что он полежит так немного. Тени под его глазами тревожили ее, он отчаянно нуждался в отдыхе.
Она не могла спать, ребенок шевелился в животе, и кожа там была напряжена. Она месяцами носила ребенка и была готова уже держать его в руках.
Потирая живот, Персефона скривилась от боли, пронзившей между ногами до поясницы. Такого было много в последнее время. Помогала только ходьба.
И она много ходила.
Прижав ладонь к пояснице, Персефона ковыляла от замка к рекам. Она ходила в последнее время вдоль них, смотрела, что они ей принесут. Каждая река была со своими тайнами, которые никто не видел раньше.