— Как ты? — она посмотрела на малышку, ерзающую в ее руках. — О чем ты?
Геката присела на корточки и коснулась пальцем ручки ребенка.
— Она сильная, Персефона. Сильнее, чем мы с тобой понимаем. Но я узнаю магию, которая течет в моих венах. Она больше ни в ком не текла, — она улыбнулась. — До этого.
Персефона посмотрела на ребенка, а потом на Гекату.
— Я не знаю твою силу, Геката. Я всегда просто считала тебя богиней, как мы.
— Я богиня, но не как остальные. Была лишь одна богиня луны, а теперь их две. Наша магия из женских желаний, ведьмовства и тьмы между ног женщины. Мы — божественная женская сила, и мы на границе между смертными и магией, — она нежно погладила голову малышки. — Одень ее в красное. Когда одна из нас божественна, мы носим только красное.
Слова почти ощущались как предзнаменование, словно Геката шептала то, что изменит ткань времени. Она не могла спорить с богиней, особенно, когда ее ребенок был связан с ее силой.
Персефона провела ладонью над дочерью, и красная ткань окутала ее тельце.
Геката тихо выдохнула.
— Спасибо. Это поможет.
Персефона не знала, с чем это поможет, но не спорила с Гекатой.
— Хочешь подержать ее? — спросила Персефона. Она не хотела так скоро отдавать ребенка. Она хотела прижиматься к коже малышки, считать сто раз пальчики дочери, гладить ее пухлые ручки. Но если Геката была так с ней связана, то Персефона полагала, что у Гекаты было право подержать ее дочь.
Богиня магии покачала головой.
— Нет, я не люблю держать детей. Они слишком хрупкие, а я не нежная.
Персефона могла спорить. Геката тщательно выполняла работу, и она двигала горы магией, убирая одну иглу из раненой души. Из всех, кто жил в Царстве мертвых, только Гекате она могла доверить ребенка.
Когда та будет готова.
Резко кивнув, она обвила ребенка одной рукой, другую протянула Гекате.
— Тогда помоги мне встать.
— Тебе стоит выждать пару минут. Нужно время, чтобы исцелиться.
Персефона ощущала, как рвалась, пока двигалась. Кровь была на ее бедрах, стекала по ногам к песку, уже пропитанному ее кровью. Но она не хотела ждать, чтобы вернуться в замок, хотя только родила.
Ожидание только оттянет миг, когда Аид увидит дочь. И она хотела, чтобы ее муж увидел, что они создали.
— Геката, — рявкнула она. — Если бы я хотела ждать и исцеляться, я отдыхала бы тут весь день. Уверена, Аид переживает, и я не хочу заставлять его ждать дольше.
Геката кивнула. Она помогла Персефоне встать и ответила:
— Аид послал меня найти тебя. Он переживал, но я ощущала, что происходило. Я ощутила твою дочь задолго до ее прибытия в мир.
— И ты рассказала ему, что происходило?
— Я сказала, что это путь женщин, и он будет только мешаться, — Геката рассмеялась. — Ему не понравилось.
— Ясное дело, — Персефона скривилась от первого шага, но рассмеялась, подумав о лице Аида. — Как он выглядел, когда ты сказала ему?
— Словно съел плохой гранат.
Они рассмеялись и вместе пошли к замку. Персефона исцелялась с каждым шагом. Сила внутри нее бежала в ранах, успокаивала все, что было порвано и растянуто, пока ребенок покидал ее. Она будет в порядке через несколько часов, может, с ихором, бегущим по ее венам.
Персефона жалела человеческих женщин, которые исцелялись не так быстро. Она жалела женщин-титанов, которые рождали тысячу детей, хотя не понимала, зачем они вообще хотели еще.
Они добрались до замка, Геката удержала ее, когда она пошатнулась.
— Полегче, — сказала Геката. — Еще несколько шагов, моя королева.
Она остановилась и протянула ладонь в крови. Она осторожно коснулась щеки Гекаты.
— Спасибо, — ее голос звенел искренностью. — Спасибо за все, что ты сделала, подруга. Моя дорогая подруга.
Глаза Гекаты наполнились слезами, она резко кивнула.
— Идем, моя королева. Покажем твоему мужу новую дочь.
ГЛАВА 43
Геката сказала ему, что ребенок рождался, и Аид, к его недовольству, застыл. Тысяча мыслей крутилась в его голове, и он не помнил, как двигаться.
Персефона рожала ребенка.
Он вот-вот узнает, был это сын или дочь.
Он мог потерять ее. Хоть он знал, что богиня не могла умереть от родов, они были крепче этого, он видел смертных, приходящих в Царство мертвых после родов. Он видел, какими сломанными были их тела. Он думал, что понимал их боль.
Но осознал, что не мог понять их боль. Ужасы их искаженного тела, которое выпустило ребенка. Хуже было то, что его жена делала это одна и без него.